Кошки Мира

Земля была уже пропитана водой (дождь шёл весь день накануне) и снег, не вихрясь в танце, сразу покрывал землю тонким белым одеялом, закрывая грязь и асфальт.
Люди, прячущиеся под зонтами или нахохлившиеся под капюшонами, спешили по домам; ветер набрасывался на них порывами, пытаясь вырвать из рук зонты и сумки, бросая в лица снежную крошку... К обычным звукам вечернего города примешивался непрерывный чмокающий плеск тысяч подошв и шин проезжающих мимо автомобилей.
Эта была тяжёлая ночь. Моя шерсть давно намокла и я продрогла. Забраться на ночлег в моё убежище – подвал одной из закрытых в бессезонье кафешек парка Сокольники мне, как на зло, не удалось: кто-то заколотил дыру досками и я зря расцарапала о них передние лапы, пытаясь пробраться внутрь. Подушечки теперь при каждом шаге саднило в мокроте, особенно левую.
Меня зовут Гошка. Я дворняга. Чёрная и лохматая, если кому интересно.
Мне хотелось есть. Но это ничего, дело привычное, обязательно что-нибудь сыщется. Хоть и не сезон и кафешки в парке почти все закрыты - в помойках особо нечем поживиться... Да и конкуренция не маленькая. Я же одиночка (не люблю бегать в стае) и остерегаюсь приближаться к помойке, если её уже оприходовали своры таких как и я – бродяжек.
В поисках пищи я добежала до входа в метро и некоторое время покрутилась там. Люди вяло реагировали на моё присутствие. Был поздний вечер пятницы, многие были навеселе. То ли кого-то ждали, то ли в скуке просто убивали время; многие не смотря на холод и мокрую погоду не торопясь, глотали пиво...
К входу в подземку подошла группа людей и стала прощаться с одним из них – мужчиной средних лет. Затем все нырнули в метро, а он пошёл к наземному переходу через улицу Стромынку. Я решила тоже перебежать на другую сторону – у Макдональдса был шанс утолить голод, хотя, честно говоря – очень не люблю этот переход: слишком часто на этом месте лихие водители нарушают правила и, какое там собак, – людей давят!
Переход был закрыт и я догнала мужчину, что прощался с друзьями у метро. Он покосился на меня, но ничего не сказал. Чувствовалось, что он что-то напряжённо обдумывает.
Переход открылся, мы немного подождали, пропуская автомобили, водители которых проигнорировали сигнал, запрещающий им движение, и быстро пересекли шоссе, разделённое вдоль трамвайными путями.
У Макдональдса я слопала половинку раскисшей от воды кунжутной булочки с сильным запахом кетчупа и капусты. Больше ничего.
Вернувшись к переходу я увидела в числе прочих людей и того мужчину. Он стоял немного поодаль спиной ко мне и внимательно изучал подсвеченную изнутри карту Москвы в специальной рекламной тумбе. Я неосознанно подошла ближе...
– Вот смотри, Гошка. – вдруг громко сказал он и ткнул пальцем в карту. – Вот метро Сокольники, значит – мы здесь. А вот станция метро Бауманская. По прямой вроде недалеко, но из-за железной дороги придётся сделать изрядный крюк – запоминай расположение улиц. Иди туда. Там, в метрах трёхстах от выхода из станции по Бауманской улице (по ней ходят трамваи, как и по Стромынке – не ошибёшься) есть на углу одного из домов прямо в окне первого этажа маленькая пончиковая. Пахнет подсолнечным маслом, мукой и сахаром. Увидишь на подоконнике кота. Зовут его Серёга. Он немного грустный, но это специально. Скажешь, что прислал тебя Сказочник и он поможет тебе. Ясно?
– Действительно, сказочник! – воскликнула стоящая рядом женщина. – Больно мне надо переться чёрти куда на ночь глядя, да в такую погоду, да ещё пешкодралом искать какого-то взгрустнувшего кота Серёгу?! Спятили, вы, мужчина!.. Интригующий способ знакомиться с девушкой, нечего сказать... И зовут меня не какая-то там Гошка, а Надежда, вот!
– Так я и не с вами разговаривал, Надежда. – всё так же разглядывая карту, спокойно ответил человек, назвавший себя Сказочником.
– А с кем это? – немного обиделась Надежда (видно, что Сказочник её чем-то заинтересовал). – Здесь, кроме этой собачки, никто и не мог слышать ваши слова.
– Вот с этой собачкой, которую и зовут Гошка, я и разговаривал, Надежда. – и он теперь только посмотрел на меня. – Удачи тебе, собака.
Он присел передо мной, взял мою морду в ладони и внимательно глянул мне в глаза. А потом хитро сощурился и подмигнул. И на мгновение глаза его стали фиолетовыми, блеснув отражением.
– А, вот и ваша «семьсот шестнадцатая» маршрутка, Надежда. – сказал он, поднимаясь. – Вам же до Щёлковской?
– А откуда вы это знаете? – удивилась Надежда.
– Садитесь-садитесь, нам с вами по пути. Я всё вам расскажу, не беспокойтесь, будет интересно, – ответил Сказочник, подсаживая Надежду в маршрутку и даже не оглянулся.
И я решилась...
Пончиковую я учуяла ещё за два квартала – ветер дул в мою сторону. Это позволило мне не сбиваться с направления, что было к утру весьма кстати - я очень устала, очень... По сути, я уже еле плелась по асфальту; сильно замёрзла. Ночью в Москве гораздо слабее движение автотранспорта, но я дважды едва не попала под колёса: реакция моя притупилась и только в самый последний момент успевала отскакивать от проносящихся автомобилей, сотрясаемых внутренней ужасной и громкой музыкой.
Снег к утру повалил хлопьями, ветер заметно ослаб. Коммунальные службы, видимо чуя приближение оттепели, не спешили убирать улицы от наваленного снега. И я загребала его промёрзшими лапами...
Перед немного грустным котом, всем своим видом распространяющим печаль, почти у самого его носа лежал слегка надкусанный свежий, пАрящий, распространяющий одуряюще-вкусный запах, пончик.
Казалось, что кот был погружён в свои печальные, только ему ведомые думы, и ничего вокруг, чьи-то проблемы, страсти и даже беды не могли тронуть его вселенскую грусть.
– Гав. – едва смогла я вымолвить в бессилии и улеглась прямо на грязный асфальт.
Его правый глаз приоткрылся щёлочкой и в меня вонзился молнией его острый взгляд!
– Ну-у-у... – этот сибарит даже не удосужился повернуться в мою сторону, а тем более поздороваться.
– С-сказоч-ник. – прошептала я.
Этот сноб неторопясь вытянул вперёд левую лапу, так же с достоинством положил на неё левое ухо и только тогда приоткрыл второй глаз:
– Чё-го, С-ска-азочник?.. – манерно протянул он. – Говори-и, лохма-атая... А-а-а... Извини-и – соба-ака... Да-а, соба-ака – лай. Но лай – конкретно. – и последняя фраза была произнесена чётко и ясно.
Было где-то начало девятого утра. Снег почти прекратил падать из посветлевших небес, так, отдельные снежинки кружились вокруг и ощутимо теплело (коммунальщики явно знали свою службу).
Люди, трезвые, невыспавшиеся и злые, бежали сплошным потоком на учёбу и работу, и в их лицах читалась та особая утренняя тоска.
Тем не менее, у открытой створки окна пончиковой стояла в ожидании угощения небольшая очередь человек в пять.
Впереди, пританцовывая от холода, ожидал щуплый пацан в осенней куртке, которого недвусмысленно и при этом как бы невзначай подталкивал сзади здоровенным пузом высокий улыбающийся мужчина в очках. А дальше люди стояли какие-то бесцветные, почти без запахов, сонные...
Наконец, парень схватил свой пакет и спешно скрылся из глаз.
– Здорово, Серёга! – громогласно приветствовал кота толстяк и захохотал, терзая огромной ручищей зверька, полагая, видимо, что это ласка.
– Здорово, Котов! – ответил Серёга и треснул того лапой по руке. Котов отдёрнул руку и захихикал.
– Чего, получили, Николай Николаевич, по первое число, здравствуйте! – без заминки закричала дородная тётка в поварском колпаке и засыпанном мукой халате, швыряя на ложе весов, стоящих у открытого окна, пластиковое ведёрко со свежими пончиками; пончики тут же подпрыгнули! – Вам, профессор, как обычно?
– Здравствуйте, Марьванна, как обычно – три кило и один пончик... А чё Серёга сегодня такой хмурый? Не выспался? Их-хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи!.. – и объёмное тело профессора заколыхалось в такт мелко и весело. Ну и ну, впервые вижу такого непосредственного человека.
– А ты тут чего, собака? – радостно обратил и на меня внимание профессор. Похоже, ни холодное утро, ни слякотная погода, ни чего-то ещё не могло вывести его из хорошего расположения духа.
– Это ко мне, Котов. – заявил Серёга, я же осторожно махнула в ответ хвостом, ещё не решив, как себя вести со столь крупным человеком. К тому же профессор был явно не в себе - такого вообще лучше не задирать. Тот же бесцеремонно слапил пончик из-под носа кота и бросил его мне прямо в пасть: не пришлось даже прыгать. Не в себе, но добрый, это хорошо...
- Котов, не хами. – мрачно выдал Серёга и недвусмысленно провёл когтями по жестяному подоконнику. Скрежет раздался отвратительный!
- Не злись. – миролюбиво сказал профессор. – Я тебе свеженького дам, а собачка явно голодная.
- Ладно. – Серёга опять улёгся на подоконник, на котором, как оказалась, для него была постелена небольшая подстилка.
- Добрая вы душа, Николай Николаевич! – выдохнула Марьванна, подавая два огромных куля в руки Котову. Запах сдобы усилился до такой степени, что многие прохожие стали оборачиваться со светлеющими на глазах лицами, а некоторые тут же подскочили и заняли очередь.
Котов, странно закидывая в стороны ступни, уже удалялся, источая аромат пончиков - издалека доносился его жизнерадостный хохот. Люди в очереди оживились, торговля пошла бойко. Многие здоровались с Марьванной, некоторые гладили Серёгу, чего тот с видимым удовольствием принимал. На меня поглядывали с опаской, но два пончика я получила. У носа Серёги благоухал горячий пончик Котова, к которому кот даже и не притронулся.
Быстро обслужив очередь (видимо, был запас готовой продукции) Марьванна, воспользовавшись минутной заминкой, облокотилась о створку и задумчиво произнесла своим сильным высоким голосом, глядя куда-то на крыши домов:
– Ах, как бы Светку мою, да замуж за Николай Николаича выдать... Вот бы жизнь началась, а, Серёга?.. Мы бы с тобой его откорми-или.
Я чуть не поперхнулась! Котов и без того весьма тучен, куда уж больше?..
– Марьванна. – процедил сквозь зубы Серёга с досадой, видимо, эта тема обсуждалась уже не в первый раз. – Сколько раз повторять – у Котова каждую осень стаи молоденьких студенточек В ОЧЕРЕДЬ записываются на факультатив. Роем! Ваша Светка ему, как вон той собаке – пятая нога... Вот скажи, собака, тебе пятая нога нужна?
– У меня никогда не было. – ответила я. Съеденные пончики меня немного успокоили. – И, вообще-то, меня Гошка зовут.
– Гошка? – удивился Серёга, и в меня опять вонзились его острые глаза. – Что за странное имя для собаки?
– Меня так одна девочка осенью назвала. Она в парке Сокольники с друзьями шашлык ела и дала мне кусочек. А потом погладила и сказала так: «Го-ошка, Го-ошка...» Уж не знаю, почему... А мне нравится моё имя. Я бы к той девочке пошла жить.
– Вижу-вижу, что бродяжка... Ну, ладно-ладно, не отчаивайся, а то – вон, и хвост повесила. Тебя ведь не зря ко мне Сказочник прислал: найду тебе хозяина.
Я аж подпрыгнула! А потом встала на задние лапы, дотянулась до подоконника и лизнула Серёгу в его остроглазую морду.
– Фу! – Серёга отпрянул от меня. – Больше так не делай, собака Гошка! В следующий раз получишь по мосе когтистой лапой!.. Я ваши собачьи нежности не люблю... – и он важно повернул голову к стеклу.
– Ой-ой-ой! Прости-прости-прости! – затараторила я, бешено виляя хвостом и вертясь на месте волчком! – Я буду-буду-буду послушной-послушной-послушной!
И тут в окне появилась жующая пончик Марьванна:
– Эй, собака!! – грозно крикнула она. – Ты нашего Серёгу-то не забижай давай тут!!
– Кто, я? – отпрянул случайно проходящий мимо пончиковой какой-то дядька.
– Ой, я это не вам, мужчина! – заулыбалась мгновенно Марьванна, ресницы её томно затрепетали. – А-а... хотите пончиков?
– Нет. – мрачно бросил тот, нахохлился и пошёл дальше.
– Ах... – неопределённо вздохнула Марьванна и вдруг неожиданно заорала в полный голос:
– Светка!! Епона мама!! Поставь песню нашу!! А то клиент у-умер!!
– Ща, мама! – жеманно донеслось из глубины пончиковой, и почти сразу оттуда на полной громкости бытового магнитофона заиграла многократно слышимая мною в Сокольниках песня, где ключевыми были непонятные для меня слова: «Ударит ветер по лицу…»
– Я-а просто ат тя-ябя-а у-уйду!! – перекрикиваю песню, в два голоса завопили из пончиковой. И тут из глубины комнаты появилась Светка в таком же одеянии и колпаке, как и у матери. Она гляделась в маленькое зеркало и старательно красила пухлые губы ярко-красной помадой. И меня потрясли её размеры! Если Марьванна была весьма крупной женщиной, Котов толст, рыхл и при этом под два метра ростом, то Светка была таких внушительных габаритов, что слова "откормим Котова" стали казаться мне уже вполне оправданными...
– Началось... – патетически-обречённо проворчал Серёга. – Этой песней достали уже по двести двадцать два раза на дню заводить... Ну почему мне до сих пор молоко за вредность не выдают?! Ведь с ума можно сойти, идиотом стать! Что за бессмыслица графоманская, чёрт бы её побрал! Увидел бы, всю морду автору этой песни расцарапал бы на фек! И ещё сетуют на падение продаж пончиков... Ясен хвост! Ведь сами же клиентуру распугивают, дурёхи: далеко же не всякий выносит попсу эту дурацкую...
– Так вроде, песня про любовь? – спросила я.
– Про морковь! – мрачно отрезал Серёга и заскрипел когтями по подоконнику. Неожиданно песня заглохла. Серёга в недоумении поднял морду к окну.
– Мам-ма!! – трагически воскликнула раненой птицей Светка, прижимая ладошки к объёмной груди, в глазах застыл вселенский испуг. – Так уже... Восемь часов тр... Тринадцать мин-нут... Николай Николаевич уже прошёл?!! И ты меня не по-озва-ала-а?!!
Они обе, раскрыв рты и глазища, уставились друг на друга с таким видом, как будто одна у другой своровала что-то самое дорогое, а другая застукала ту на месте преступления.
– О-ой, до-оченька-а-а... – затянула Марьванна.
– Ы-ый, ма-а-ма-а... – затянула Светка и из её глаз брызнули водопады слёз, она повесила голову, повернулась и пошла в глубь пончиковой, по-детски размазывая кулачищами слёзы. За ней, гладя её по плечу, засеменила Марьванна.
Серёга хмуро глядел им вслед.
– А что случилось у этих людей? – спросила я.
– Скажу тебе одну вещь, собака Гошка. – Серёга опять уткнулся розовым носом в остывающий пончик. – Люди... Они существа такие странные; вы – собаки, этим на них похожи... – кот, похоже, грустил искренне. – Так вот, люди и многие собаки тешат нередко себя ложными надеждами, выдавая желаемое за действительное, не желая глядеть правде в лицо, принимать, искренне соизмерять и оценивать свои возможности...
– А как это?
– А давай я тебя сам кое о чём спрошу: как ты думаешь, чем я здесь занимаюсь? Может, возможно рассуждаешь ты – нашёл себе Серёга хлебное местечко перезимовать? И еда и тепло под боком. Что ж, логика очевидна... Но знай: я нахожусь на этом месте не по собственной прихоте или стечению благоприятных обстоятельств. Я здесь, собака Гошка, будет тебе известно, на государственной службе и занимаюсь весьма важным делом. Я – брачный коммутатор.
– Гав! – я так и села. – А... Как это?
– Ну-у... – Серёга хитро прищурился и потянул лапы вперёд. – Как бы это объяснить тебе попроще, мя-а-а-а... Вот, слышала небось: «Нокиа – коннектинг пипл?» Слышала? Рекламой этой все уши прожужжали... Так вот эти в «Нокии» – лохи блохастые по сравнению со мной...
Серёга замолчал, как бы ожидая вопроса: стало понятно, что ему доставляет удовольствие говорить на эту тему.
- Про «Нокию» слыхала, – виляю я хвостом. – А блох у меня сейчас нет – холодно.
- Ду-уры-ында-а... – вытянул морду Серёга и вдруг вцепился зубами в пончик! Некоторое время он так сидел, держа его в пасти и закрыв глаза. Потом медленно открыл их и разжал зубы.
– Ладно... – как бы извиняясь, пробормотал он пончику. – Она молодая, глупая... Не зря же Сказочник прислал, так тому и быть... А вот скажи мне, собака Гошка, сколько тебе лет?
– Не знаю. Помню, щенком была, очень холодно было и снегом всё завалено. Братья и сёстры мои замёрзли, пока мамка поесть бегала, а я в серёдке лежала, потому и выжила.
– Да, в прошлом году зима не в пример нынешней была... Значит, тебе где-то с год или чуть больше. И своих щенков у тебя, судя по всему, ещё не было...
– Ну-у, я как-то ещё и не думала...
– Хе, не думала она... Подумаешь – весна близко. Ну, так вот: мы, животные, видим не только глазами, как люди, но и (ты сама прекрасно знаешь), нюхом, чутьём. Запахи нам передают несравненно больше информации, нежели глаза и уши. Как-то само собой мы чуем, с кем будут здоровые котята, щенки... С высокой степенью выживаемости; естественный отбор, дери его хвост! И мать-природа, заложив в нас этот механизм, избавила от лишних рассуждений, а иначе бы наш род давно вымер... А у людей всё по другому.
Серёга опять замолчал, пристально изучая следы своих зубов на боку пончика.
– И самое печальное, – продолжил он, – чем дальше, тем хуже. Сама человеческая цивилизация, во многом решив проблему собственной выживаемости, вносит в человеческую жизнь множество условностей и стереотипов, подменяя и изменяя жизненные понятия: «что – самое главное?» И люди не спешат обзаводиться семьями, детьми, обустраивать свои дома. Это уже чуть ли не лишнее, мешающее, во многом неинтересное, даже убогое. Гораздо интереснее быть героем или героиней вымышленных жизней, где не надо заморачиваться по поводу воспитания детей, они уже сразу почти взрослые и самостоятельные, не надо заботиться о хлебе насущном, раз – и с неба упал мешок денег или сдох богатый дядя, не надо думать о конечности всего сущего, я буду жить вечно или около того и у меня будет ещё тысячи возможностей и случаев... Спасать людей надо. Ведь чем меньше людей, тем меньше и доброты. Злой-то всегда наверх вылезет, придавив другого... Стая. Эти лохи в «Нокии» не поймут самого главного: прежде чем законнектиться, надо иметь хотя бы одну человеческую душу в друзьях или подругах, чтоб с ней и коннектиться, а если нет этой души у тебя, то хоть все кнопки отдави! Вот в рамках Президентской Программы по увеличению народонаселения нашей страны я здесь и поставлен знакомить людей всякими способами. Потому что для нынешних человеческих существ самая глобальная проблема – это именно познакомиться, представиться, протянуть первые друг к другу ниточки... К тому же, собака Гошка, – тут Серёга приосанился и строго оглядел улицу. – Я обладаю неким особым и редким даже для котов даром...
– Каким-каким-каким? – заплясала я в нетерпении.
И вдруг глаза Серёги сощурились в тонкие острые щёлочки, он припал к подоконнику, весь подобрался в единый комок, как перед прыжком, уши его прижались к голове!
– Гав! Что случилось?
– Тс-с-с-с-с... – прошипел он.
Я испугалась! Серёга чего-то видел или чуял, чего я в потоке людей и автомобилей не могла разобрать и эта неизвестность страшила ещё больше чем конкретная опасность! А опасностью для меня были другие собаки, автомобили, трамваи, маршрутки и некоторые люди, особенно та пьяная тётка с палкой! Но я не успела толком чего-то сообразить, как кот принял свою обычную позу задумчивой печали, скосил на меня правый глаз и прошептал:
– Ничего не бывает случайным, о, собака Гошка, в который раз я удивляюсь Сказочнику... А теперь слушай меня внимательно и не перебивай. Ты сейчас увидишь, в чём состоит моя работа и в чём заключён мой дар. Но строго выполняй все мои команды. Я помогу тебе, а ты – мне, и заодно поможешь соединиться двум одиноким сердцам, которые, на самом деле, давно уже связаны меж собою. Понятно? А теперь гавкни!
– Чего?
– Гавкни, немедленно!
Я звонко гавкнула и, на всякий случай, подпрыгнула и крутанулась волчком.
Рядом замедлил шаг молодой мужчина.
– Подойди к нему, – шёпот кота. – Не бойся!
Я сделала три собачьих шага вперёд.
– Посмотри на него.
Я подняла глаза.
Парень глядел на меня, я махнула ему хвостом. Лицо его было абсолютно бесстрастным, застывшим, но мне показалось, что это лишь видимость, то, что видят глаза, а чутьё, о котором только что вещал кот, рисовало мне совсем другую картину. И я, даже сама не ожидая этого, сделала ещё один шаг, и лизнула его левую руку, опущенную вдоль тела.
Он присел передо мной, как совсем недавно Сказочник, и в его поначалу пустых глазах вдруг вихрем пронеслись отблески мыслей, воспоминаний и чувств, что были до этого долгое время запрятаны где-то глубоко-глубоко. И лицо его неожиданно стало живым, подвижным и тёплым. В глазах что-то заблестело, он как-то странно сжал губы и его правая рука вылезла из кармана куртки и оказалась за моими ушами.
– Чернушка... – прошептал этот человек и сглотнул.
– Не цепляйся за прошлое, старик. – пробормотал с подоконника Серёга. – Не виноват ты в смерти Чернушки, век собачий короткий, не кори себя. Ничего ты всё равно не смог бы сделать тогда...
– Нет, не Чернушка. – как бы отвечая словам кота, прошептал парень. – Похожа, просто похожа.
Он выпрямился и решительно встал в очередь за пончиками. Перед ним была лишь худенькая девушка, как раз расплачивающаяся за кулёк.
– С-су-упер! Наконец-то! – Серёга аж затрясся, хвост его нервно замолотил туда-сюда! – Она увидит его первым после всего!..
– Что это котик ваш сегодня так нервничает? – спросила девушка у Марьванны, ссыпая сдачу в маленький кошелёк.
– Так кто ж его разберёт, чего у него там на уме? – охотно откликнулась продавщица пончиков. Ей явно хотелось поговорить с кем-нибудь: обиженная Светка куда-то скрылась, музыку не заводили. – Вот, бывало, пончиков обожрётся, что ты пивом, и ка-ак вдруг – прыгнет! На прохожего! И давай драть когтями!
– Ой, что вы говорите! – заулыбалась покупательница, слова Марьванны она приняла за шутку. – Да и пиво я не пью.
– Э-э-э? – Марьванна высунулась из окна почти по пояс и бесцеремонно оглядела девушку с головы до ног. – И зря, погляжу, не пьёшь! Сама погляди на себя, сИротка – худюшша, сил нет! Кто ж из нормальных-то мужиков на твои карандаши позарицца по нонешним временам? А? Бедная ты моя, бедная! А вот, на-ко... – и она кинула в кулёк обалдевшей девушке своей немаленькой пятернёй ещё три пончика. – Кушай деточка, на здоровье!
– А вот мне худенькие нравятся, Марьванна. Доброе утро.
– А-а! Пашка, здравствуй и тебе. Опять, смотрю, в командировке был, отощщал весь... Дык, а чего там, раз нравицца – так женись давай! Я вас обоих и откормлю! Ых-хы-хы-хы-ха! – и кулачище Марьванны с жизнеутверждающим грохотом бухнулся на ложе весов.
Худенькая девушка с ошалевшей улыбкой обернулась и встретилась глазами с Пашкой... И что-то белое-белое едва заметными пёрышками заплясало меж ними, а тёплый ласковый ветер на мгновение окутал их мягким коконом и... всё исчезло!
Опять было серо-зимнее промозглое московское утро. Глаза мужчины, только что вспыхнувшие светом, быстро гасли, застывая, а у девушки интерес и радость на лице, на миг превратившие её в красавицу, заплывали в маску безжизненной обречённости. И она уже поднимала ногу в первом шаге отсюда...
– Мя-а-а-а-а-а-а-а-а!!! – истошно заорал Серёга и по какой-то странной дуге сверху вниз воспарил в воздух и всей своей немаленькой тушей обрушился прямо на затылок и плечи девушки!
И ВСЁ ОСТАНОВИЛОСЬ...
Марьванна с выпученными глазами и распахнутым ртом, Светка за её спиной с неизменной помадой у бантища губ, пончик, падающий в ведёрко, позади девушки парень Пашка, с растопыренными ладонями – он тянул руки к Серёге, но не успел, и она сама с недоумением в глазах... Улица, прохожие, дома, трамваи расплылись в невнятные пятна серых оттенков.
Серёга сидел на плечах у девушки и внимательно обнюхивал её левое ухо. Глаза его были неестественно полузакрыты.
– Видишь, Гошка, – голос его был какой-то глухой и вибрировал, распадаясь на отдельно тянущиеся звуки. – За каждым ухом как будто прозрачные серые наросты-присоски, связанные через затылок как бы жгутиком?
– Да, Серёга, вижу. – мой голос такой же странно глухой и идёт не из пасти, а откуда-то из-за глаз. – Что это?
– Это порча, наведённая злым словом зависти. Всего одним единственным словом. И уже довольно давно. Люди называют такое «Венец безбрачия», а, по сути, это некая разрушительная психопрограмма, кодирующая образ мышления и поведения в определённых жизненных ситуациях. А отсюда и конкретное восприятие (без вариантов) окружающего мира и себя самой. Девушка, живущая по такой программе, и, естественно, о ней не подозревающая, стремится к некому навязанному ей идеалу, достичь которого невозможно в принципе. На этом ложном пути она, следуя программе, отказывает самой себе, своим желаниям, жизненным потребностям, своему естеству и уникальности. Всё в угоду того, «как должно быть, для того, чтобы стать счастливой». И это есть великий грех.
– Так что же делать, Серёга?
– Снимать будем... Гляди в оба!
И Серёга обнял затылок девушки передними лапами и вонзил ей свои здоровенные когти прямо под уши, там, где вихрились присоски! Всё поплыло перед моими глазами, а может, уже и не глазами, а перед чем-то тем, что видит во снах...
Как из тумана появляется большая квадратная комната. Я никогда в такой не бывала, но почему-то знаю, что это школьный класс. Три ряда парт, я почти у стены между первым и вторым. Я как бы парю в воздухе чуть выше сидящих за партами детей и не чувствую своего тела. Учительница у доски что-то пишет мелом, заглядывая в листок у лица. Третьеклассники старательно переписывают задание к себе в тетрадки. Катя сидит во втором ряду за второй партой слева. Какой-то мальчик за третьей партой, но в первом ряду, пишет ей записку. Катя незаметно улыбается, косит глаза в его сторону.
За ними обоими пристально наблюдает ещё одна девочка, которая сидит прямо за мальчиком. Ведь он ей нравится, даже очень. А Катьку она ненавидит...
Выскочка! Приехала в нашу школу! Косички ей надо обрезать ножницами на переменке! Дурацкие косички! Пошлые косички! Кто сейчас такие носит, детский сад прямо! Приехала тут! Он теперь смотрит на неё и на её идиотские косички и улыбается, как полоумный! А всё потому, что она постоянно улыбается, сама полоумная, как таких в школу-то принимают?! Не иначе, как за взятки! Все теперь её называют Смайл! Идиоты! Идиоты!! Никто не видит, что она глупая! От того и лыбится, сумашедшая! Губы-то прибери, раскатала! На моего мальчика! Потому что он мой! Мой!! А он теперь лишь на тебя смотрит, гадина! Я накрасила розовым лаком нокти, спёрла у старшей сестры, так он и не заметил, как я ни крутила руками перед его глупым лицом, как мельница крутила, всю перемену! Мальчишки смеялись! Надо мной! А он смотрел, как она уставилась через окно на снег! Да она психованная! Смотреть столько время на снег, это же быть не в себе, точно! А обернулась - так расцвёл весь и хвост распушил, павлин недоделанный! Идиот, как и она... Чего это он там строчит?.. Ведь явно не задание к контрольной... Записку пи-иш-ш-шет!.. Змей! Змей!! Предатель! Пригласил на Новогоднем празднике меня на медленный танец, все ноги оттоптал, неуч, дрожал весь! И забыл теперь это?!! Изменник! Предатель!! Ты разбил мне сердце! Ты испортил мне жизнь!.. Но это всё из-за неё... Если бы она не приехала... Если бы она... Прие-ехала тут... А кто тебя звал? И кто тебя здесь ждал, с твоими косицами? Жила бы и дальше у чёрта на рогах... Ш-ш-ш-ш-ш-ш...
Девочка прижимается грудью к парте, упирается в неё ладонями и подбородком, как-будто изготовившись к прыжку... Гримаса ненависти тянет её губы вниз. Что-то шевелится в её пышных волосах, скручивается, подёргивает ей голову... Змеи! Клубок чёрных змей ползут откуда-то из-за воротника ей на макушку, тянут ужасные морды вверх, стрекают раздвоенными языками, разевают в противном шипении пасти, с огромных клыков капает яд; змеи вьются, переплетаются между собой...
У мальчика в правой руке маленьких белый квадратик сложенной бумаги.
– Катя! – тихо, но настойчиво говорит он. Катя поворачивает к нему голову и вопросительно вскидывает брови - чего тебе?
Рука мальчика медленно отрывается от парты и начинает плавное медленное движение. На губах у Кати появляется улыбка, её левая рука так же неторопясь движется навстречу белому квадратику...
Чёрные змеи, раскрыв пасти, взмывают в прыжке вверх и бросаются на перехват искусать, растерзать, раскромсать, уничтожить!!!
Я силюсь залаять! Почему все остальные дети в классе ничего не видят и не слышат?! Учительница всё также чиркает мелом по доске. Я прекрасно слышу каждый шорох, каждый скрип, каждый вздох, а они ничего не слышат?!
И перед змеями вдруг вырастает фигура странного существа - получеловека-полукота, в руках-лапах он держит две блестящие сабли - я такие видела на стене в одной из кафешек Сокольников. Да это же Серёга! Тело человеческое, а морда кота!
Серёга бросается на змей и с ходу срубает двум головы! А потом и ещё двум!
Лицо той, что извергла этих монстров уже не лицо, а морда кобры, из загривка которой появляются всё новые и новые полчища змей! Теперь они гораздо толще и страшнее! Серёга неутомимо размахивает саблями и рубит, рубит, рубит! Змеи появляются уже не только чёрные, но и красные, жёлтые, в кольцах, пятнах, шашечках такси! Серёга молотит их без устали! Поначалу перевес был за ним, но змеи лезут нескончаемым потоком всё крупнее и крупнее и Серёга начинает уставать, ему приходится постепенно отступать к белому квадратику всё ближе и ближе!..
А белый квадратик вот-вот достигнет цели, только плывёт он уж очень медленно, слишком медленно! И не важно, что в нём написано, совсем-совсем не важно, я это знаю наверняка. А важно, необыкновенно важно, именно то, чтобы он достиг рук Кати, и Катя почувствовала своей ладонью тепло и любовь другого человека.
А змей всё больше и больше! Существо, бывшее две минуты назад человеком уже сама огромная кобра! Она раскрывает капюшон с двумя белесыми кругами-очками и поднимается над партой, раскрывает колоссальную пасть, где я бы могла легко поместиться! Сейчас она бросится и сожрёт Серёгу!
Кобра изгибается, примериваясь, взмахивает капюшоном, мигает очками... Очками! Я вспомнила!!!
Это было где-то в середине июня. В Сокольниках было весело и сытно – масса кафешек оставляли каждый вечер множество свежих отбросов на помойках. Кто поленивее, там и крутился, особо не беспокоясь о завтрашнем дне. Мне же нравилось подбегать к людям, отдыхающим за столиками и всяческими способами обращать на себя внимание, выпрашивая кусочки прямо с их столов. Как-то само собой я освоила для этого несколько нехитрых приёмов, которые с успехом и применяла. Я крутилась волчком, высоко прыгала, гарцевала лошадкой или прижималась брюхом к асфальту и ползла, стуча хвостом и повизгивая. Люди в большинстве своём почти сразу начинали смеяться и щедро угощали меня. Многие гладили и чесали за ухом.
– Ну, прям, цирковая собака! – восхищались они, и я страшно гордилась этим! Это было весёлое, беззаботное время. Я хорошо откормилась и выглядела просто прекрасно. И казалось, что это лето, зелёные деревья, музыка, добрые люди, всякие вкусности будут всегда...
Я услышала, как плачет ребёнок... Это было весьма необычно – дети, случалось, капризничали, но это был именно плач, горький плач страдающего маленького человечка и я, не раздумывая, бросилась навстречу!
Он, поджав ножки, сидел в открытой прогулочной коляске, прижав сжатые в кулачки ручки к груди, и тихо плакал. И плакал, видимо, давно и безутешно. И меня шокировал и потряс плохой запах его тела - дети, приходящие в парк, всегда были чистыми и благоухали, как цветы.
И воняло от его матери. Она с силой толкала его коляску вперёд, от чего головёнка её сына откидывалась назад к спинке кресла, как мячик на верёвочке, как будто мать выполняла какую-то неприятную, навязанную ей кем-то нехорошим, работу. В зубах она держала дымящийся окурок, в руке – бутылку с остатками пива. И эти очки... Теперь понятно, почему я запомнила эти очки: змеиные – нечеловечьи глаза смотрели сквозь них! Она толкала от себя коляску, кривя рот в презрительной усмешке, как будто весь мир был ей должен чего-то, чего она, несомненно, заслуживала, но вот обман – обнесли при раздаче!
И она источала флюиды злобы, обиды и ненависти! И была пьяна. И хотела выпить ещё. И остатки пива на дне бутылки, которую она едва удерживала слабыми пальцами, ярили её ещё больше!
Сердце моё преисполнилось жалостью к обделённому любовью маленькому человеческому детёнышу и, если бы я умела, разрыдалась бы только от его вида! Но ведь я цирковая собака! Я умею забавлять и веселить людей, и совсем не обязательно за подачку, можно и в собственное удовольствие и на радость зрителям.
И я высоко подпрыгнула, и звонко гавкнула, и крутанулась волчком, и сумела перевернуться через бок в первый раз в жизни: до этого никак не получалось, как ни старалась; видела часто, как это делает один знакомый хозяйский мопс.
И человечек, может впервые в своей жизни, заулыбался, разжал пальчики и потянул их мне... И я подбежала к нему, улыбаясь во всю пасть, гарцуя и виляя бешено хвостом, чтобы лизнуть маленькое лицо, вытереть слёзки...
И страшный удар обрушился мне на голову!.. И небо поменялось с асфальтом местами!.. И свет померк в моих глазах...
Потом, через много часов, когда я как-то смогла успокоиться, прийти в себя, когда жуткая боль в затылке сменилась гулом и звоном, а лапы шли туда, куда надо, хоть и с трудом, я так и не смогла всё точно вспомнить. Какие-то обрывки, ошмётки видений... Наверно, я бегала, не соображая, кругами... Личико ребёнка, с глазами, полными слёз, вот он выгнулся дугой, глаза уже закатились, рот в беззвучном крике с пеной вокруг, ручки в растопырку... Очки... Палка в её руках... Она опять замахивается... Бранные слова, и мне и малышу, которых не слышу... Кусты... Деревья... Забор... Стена... Забилась в какой-то подвал... Скулю... Скулю... Свет фонаря, больно глазам... Какой-то мужчина, пахнущий хлебом, видно, привлечённый моими стонами, берёт меня на руки... Затем белая-белая комната и человек в ней в белой одежде, сильный и резкий незнакомый запах. «Сдэлай, дарагой, чего-ныбудь. Жал, харощий сабака, – да».
Кто-то светит мне в глаз острым лучом. «Ничего, обойдётся...» Укол в ляжку и, наконец, чёрный омут сна...
Две недели я жила в подвале кафешки дяди Рубена. Потом потихоньку стала выходить из своего убежища. Меня подкармиливали, относились хорошо... Но я боялась. И пряталась, убегала от любого резкого звука, движения. Прошло ещё немало времени, прежде чем я решилась выйти к посетителям и хоть немного их повеселить. А потом пришёл ноябрь, сезон закончился, и почти все из парка разъехались кто куда. Я осталась одна...
И вот я вижу тебя перед собой, моя обидчица! Вижу твою настоящую нечеловечью сущность! Всё вокруг для тебя – лишь твоя пища, которую ты готова пожрать без разбора! Но насытить твою бездонную утробу не может ничто! И пришло время тебя остановить, да – пришло! И у меня теперь не слабые собачьи лапы, нет. У меня – руки! Человечьи, сильные руки! Руки Котова, Марьванны и Светки, руки Пашки и Кати, руки дяди Рубена и Сказочника и всех остальных добрых людей, что повстречались мне в моей жизни, не дали сдохнуть от голода и холода. Руки тех, кто помог мне выжить, проявив такую малость, как жалость, что есть участие, сострадание, а значит милосердие и любовь. И пусть это участие и выразилось в кусочке того или этого, короткой ласке или просто в добром слове – не важно. Совсем-совсем и не важно! А важно, что эти люди своими искорками, как по кирпичику, мозаикой сложили теперь во мне то, что и зовётся душой, то, что и несёт обратно им, сплетаясь из отражений их искорок, свет моей любви.
И в моих человечьих руках большая тяжёлая палка. Побольше и потяжелее чем та, которой ты едва не убила меня, которой ты едва не убила испугом своего сына. Я поднимаю палку высоко-высоко и изо всей своей силы бью кобру прямо по загривку!!!
Вспышка!! Грохот!!! Вой!!! Всё мелькает, бешено крутясь вокруг...
Катя падает в обморок, Пашка подхватывает её, присаживая на своё колено и обнимая. Я лаю, кручусь вокруг них. Марьванна истошно зовёт Светку. Серёга на подоконнике...
А потом всё как-то быстро успокаивается.
Катя открывает глаза и смотрит на Пашку, а он на неё. И в их глазах что-то очень важное, как будто тот белый квадратик коснулся их обоих одновременно...
– А ты молодец, – бурчит немного грустный кот. – На вот, держи. – И лапой, как клюшкой шайбу, бросает мне пончик Котова. Я подпрыгиваю и ловлю его на лету!
– Вот так собака! – восклицают одновременно Марьванна со Светкой, потом переглядываются и смеются весело и открыто.
– Какой умный у вас кот, – говорит Катя продавщицам пончиков, а те, кивая, улыбаются с таким видом, что, мол – знай наших! А Пашка смотрит на меня.
– А чья это собака? – вдруг спрашивает Катя.
– Это моя собака, – отвечает Пашка, глядя мне в глаза. – Я её очень долго искал. И вот нашёл. Её и тебя...
– Эх... – вздыхает по привычке кот. – Ну, Сказочник, завернул... Ну и сюжет.
– Но ведь ты и сам мог справиться, да? – спрашиваю я его.
– Мог или не мог, теперь незачем это обсуждать, собака Гошка. Всё хорошо, что хорошо кончается, хотя мне и немного жаль, что так быстро всё закончилось... Удачи тебе, собака.
– Спасибо тебе, Серёга! – говорю я ему. – Огромное тебе собачье спасибо!.. Только... Только вот что мне теперь делать? Я же собака обыкновенная, никакого дара, как у тебя, у меня в природе нет, и если бы не ты... А вдруг чего случится, у меня же не руки, а лапы.
– А ты просто охраняй. Ты для этого и создана, обыкновенная собака Гошка, хоть я поспорю с любым, обыкновенная ли ты... В этом и состоит природная функция собаки на службе у человека. Охраняй. И ты знаешь, от чего и от кого.
– Понятно... И ещё... Последний вопрос: а эта кобра, ну, девочка та... Что с ней теперь будет? Как же она?..
Серёга помолчал малость, стрельнул привычно правым глазом и ответил тягуче:
– А об э-этом, соба-ака Го-ошка, можеш-шь и не беспоко-оиться... – а потом голосом Джигарханяна добавил хрипло. – Ну, ты, если что, заходи...
Я бежала по мокрым московским улицам в серый зимний день, ставший для меня самым счастливым и светлым. Как бы случайно, я попеременно касалась слегка ног то Пашки, то Кати. А они шли, поглядывая друг на друга, и держались за руки. И ничего и никто теперь не смог бы их разлучить, я была в этом абсолютно уверена.
Я бежала с ними рядом, завернув хвост колечком, и думала о Сказочнике. Интересно, получилось там у него чего-нибудь с Надеждой?
Я бы хотела, чтобы получилось...


20-30 января 2007 года.

Новый Городок – Москва – Балашиха

Вынырнув из ласковых лапок сна, я ещё несколько мгновений позволил себе полежать абсолютно расслабленно, прислушиваясь к своему телу, принюхиваясь к картинам запахов, проплывающим мимо моего носа. Журчал по водостоку неспешный ручеёк от поливальных машин, собравший пыль с улиц, тихо гудели электрические кабели, потрескивали контакты соединений неподалёку расположенной старой телефонной станции, хлопнули двери распашного лифта, щёлкнуло реле… Шорох тысяч людских подошв долетал до меня, вперемежку с урчанием автомобильных двигателей.
Я потянул лапы, выпустив когти веером, и выгнул спину. Потом приподнял голову и огляделся. Солнце через решётку вентиляционной системы уже вовсю освещало место моей лёжки – девять двадцать пять человеческого времени – определил я по углу наклона лучей. Утро как утро: хорошо отдохнул после дежурства. Просто замечательное сентябрьское утро… Но слабое чувство беспокойства свербило у моего горла. Да, сон…
Как я оказался у края этой огромной бурлящей площади, не могу вспомнить… Иногда память подбрасывает мне ощущение тёплого шерстяного бока у носа с запахом чего-то самого дорогого и близкого, намёк на кончике языка чего-то необыкновенно вкусного… Но наваливается стена давящего ужаса! Какие-то чудовищные звуки, рыкающие у самого уха… Жёсткие клещи, сдавившие мои бока, трудно дышать… Меня куда-то несут, я лечу!.. И неожиданно резкий порыв холодного воздуха, страшный удар! Больно!.. Качусь кубарем!.. Волна, узел препротивных запахов… Поднимаюсь на лапы, борясь со страхом, кричу… Куда-то бегу, что-то твёрдое бьёт меня в бок, отлетаю, падаю, опять бегу, выбиваясь из сил… И кричу, кричу!.. Несколько раз стошнило от мерзких запахов и страха, незнакомых громких звуком, бьющих по голове и от которых невозможно убежать… Нестерпимо хочется пить, а белой плошки с чистой и вкусной водой нигде нет… Сверху начинает падать каплями вода… Мокро и холодно…
И вот эта площадь. Хотя, конечно, я тогда не знал, что такие места называются площадями. Я сжался в комочек, обернув себя куцым хвостиком, пытаясь сохранить остатки тепла. Мимо меня в одну сторону шли люди сплошным потоком… Над ними ветер трепал какие-то тряпки и цветные головы без глаз, ртов и ушей. Невидимый великан сверху бросал на них сотрясающие меня грохочущие бессмысленные слова и люди в ответ поднимали свои голые, без шерсти передние лапы и кричали в ответ, разевая свои огромные пасти.
Я сидел на мокром асфальте и просто пытался согреться. Сил куда-то бежать, даже ползти – уже не было.
И вдруг большущий пушистый хвост серого со стальным отливом цвета обернулся вокруг моего тельца и прижал его к чему-то мягкому, горячему и доброму. Я увидел рядом с собой огромного кота, который с высоты своего колоссального роста внимательно глядел на меня. «Откуда ты здесь взялся, малыш»? – спросил кот. «Прибежал, – ответил я просто. – А вы – кто»? «Зови меня Дедушкой» – бархатным баритоном поведал мне мой спаситель. Я прижался к его тёплому боку, и мы некоторое время смотрели на идущих мимо людей… «А скажите, Дедушка – почему эти люди идут по дороге, которая не имеет ни начала, ни конца?» Дедушка с удивлением воззрился на меня: «Однако ты, малыш, философ…» «А что это»? «Неважно, узнаешь… И как же тебя зовут, мой маленький друг»?
«Смотри, не урони Яшу!» – громко сказала молодая женщина мужчине, у которого на плечах сидел маленький мальчик. Я проводил их взглядом и тихо сказал: «Меня зовут Яша». Дедушка тоже посмотрел этим людям вслед и произнёс: «Так тому и быть… Ладно, Яков, пошли». И, наклонившись, слегка толкнул меня своим большим серым лбом.
Я знаю наверняка – когда мне снится сон про нашу первую встречу с Дедушкой, что произошла уже более трёх лет назад, то это означает только одно – берегись! И совсем не обязательно, что что-то неприятное произойдёт именно со мной, но то, что я буду в каких-то серьёзных событиях – к гадалке ходить не надо! И только я об этом подумал, как зашуршала труба пневмопочты и из клапана выскочила капсула. Я прижал лапой один её конец к полу, а другая половина быстро открутилась. Из капсулы выскочил крыс-посыльный. Я его не знал: видимо, новенький.
– Полковник, к вам срочная депеша! – выкрикнул он, вставая на задние лапы. Я слегка поморщился из-за нарушения Устава (младший по званию обязан вначале приветствовать меня, а затем представиться), но решил не заострять на этом: парень – новичок и явно волновался.
– Докладывайте, – приказал я.
– Полковника срочно вызывает к себе Самый Главный Счетовод!
Ого, вот и сон в лапу! Раз меня таким срочным образом (кстати, весьма рискованным для крыс-курьеров) вызывает Председатель Счётной Палаты Сергей Вадимович Степашин, то дело пахнет керосином!..
– Полковник Кремлёвский депешу к исполнению принял. Вы свободны.
Крыс, розовый от волнения, забрался обратно в капсулу, процедура повторилась в обратную сторону и через несколько мгновений труба пневмопочты всосала её в свои неизмеримые кишки.
Сегодня я ночевал в одной из многочисленных служебных комнаток Всероссийской библиотеки, более известной как Библиотека имени Ленина. Очень удобное место с массой полезных приспособлений: взять, к примеру, туже пневмопочту. На стене висела карта центра Москвы, и я прикинул наиболее безопасный и быстрый маршрут до Старой площади. Крысиный экипаж я вызвать не мог: это было минусом того места, где я отдыхал сегодня, а заказать его через посыльного я вовремя не сообразил (влетит мне от Дедушки за несообразительность – точно). Значит – придётся добираться самому, используя свои лапы или городской транспорт. Наиболее простой и безопасный вариант был следующий – вспрыгнуть на крышу троллейбуса «Б» и доехать, но пробки, пробки… К тому же метеорологи обещали дождь – пока доедешь, вымокнешь до последней шерстинки и как в таком виде заявляться к Степашину? Да и к воде сами знаете, как мы относимся. Есть, конечно, любители, но это скорее исключение из правил.
Использовать метро – исключено, крайне опасно. Даже собаки очень редко используют этот вид человеческого транспорта, да и то на окраинах и не в часы пик. Оставалось только идти пешком через территорию Кремля, что на карте было совсем и не далеко, и ловить от туда попутный лимузин. Экскурсии пойдут уже через пол-часа (дождь обещали слабенький) сверху меня подстрахуют пернатые Прокурора… Всё, решено!
Но сон!
Неприятности начались прямо за порогом:
– Кошка!!! – завопило над самым ухом! Инстинктивно я сделал кувырок через левый бок и прыгнул вверх, в воздухе переворачиваясь мордой на голос. Мокрая половая тряпка с громким хлёстом шлёпнулась на то место, откуда пол-секунды назад я благополучно исчез. Уборщица! Поперёк себя шире мордатая тётка в сизом форменном халате уже поворачивалась ко мне, занося для нового удара длиннющую швабру! Пришлось улепётывать во все лопатки! Дрянь дело: на ближайшее время с этим местом отдыха придётся распрощаться – знаю я этих неугомонных поборниц чистоты! Ведь землю будут грызть, но так достанут своими постоянными проверками и нелюбовью к нашему брату, что взвоешь! (Да-а, пренебрёг я элементарными правилами безопасности – точно, влетит мне от Дедушки сегодня). А как быстро движутся, не смотря на внушительные размеры – диву даёшься! Я как-то видел – как тётка-уборщица, не сбавляя темпа, гналась семь этажей за голубем. Голуби, конечно, самые бестолковые птицы, кто ж спорит. И гадят, где придётся – понять гнев уборщицы тоже можно, но оправдать такую жестокость, как швабра – это, извините…
В период обучения у Дедушки мне попало раза три, пока я не научился избегать не только удар, но и саму вероятность встречи с желающими его нанести «сизыми халатами». Но вот сегодня странно расслабился… Так, взял себя в лапы. Принюхался, осмотрелся, прислушался… Вперёд! То самое окно с разболтанным шпингалетом, по парапету до сточной трубы – вниз, наискосок через площадь мимо скрюченного Достоевского и в горло подземного перехода по стеночке быстро-быстро (огибая лотки уличных торговцев) бегу к Александровскому саду. Не люблю подземные переходы, но преодолевать улицу, шныряя под колёсами автомобилей несоизмеримо опаснее. Причём не мне: я-то перебегу беспрепятственно, благо обучен, а вот эти нервные водители… Побъются, неровен час.
После выхода из перехода оставалось около двухсот метров до особого сточного коллектора, по которому я мог добежать до собственно территории Кремля, но именно они и оказались наиболее труднопреодолимыми.
Вначале прямо на выходе галдела толпа школьников среднего возраста. Избежать встречи – можно было, только повернув назад, и я решил всё-таки прошмыгнуть сквозь них. Как на грех, меня заметили!
Люди десяти-четырнадцати лет самая опасная возрастная категория. С одной стороны – они чрезвычайно жестоки, но с и другой – навязчивое псевдонежное сюсюкание и тискание некоторых индивидуумов могут свести с ума любого зверя!
Какой-то малолетний мерзавец запустил в меня тлеющий бычок, до этого прятав его в рукаве. Я прошмыгнул у расфуфыренной девицы между ног, чья-то ступня придавила мой хвост, тут же я получил ботинком в бок, перевернулся, рванул в щель, образовавшуюся на секунду меж частокола ног. Фу, кажется, вырвался!
Не тут-то было!..
Прямо передо мной по асфальтированной дорожке шли две дворничихи и, самое страшное – перед ними вытанцовывала в служебном рвении незнакомая мне дворняжка размером со шпица. Дворничихи гораздо добрее уборщиц, хоть и относятся к одному и тому же людскому клану. Они на собственной шкуре знают, что такое холод и проливной дождь и, как правило, относятся к животным скорее с сочувствием, нежели с неприязнью. Вот и сейчас эти две женщины приманили, видимо, бездомную псину, может, дали кусочек чего-то, а может – просто погладили. Бродячая собака, настрадавшаяся и наголодавшаяся, познавшая ужас одиночества и беспросветной безысходности, почти потерявшая надежду на хозяина и вдруг получившая малую толику внимания и доброты взлетает в собственном самомнении до небес! В этом ничего плохого нет: такова сущность большинства собак. Но! Как я сказал выше, она аж приплясывала в рвении доказать, что её выбрали не случайно и что она будет полезна и оправдает свалившееся на неё счастье. А кто, по собачьему мнению, может более всех навредить людям? Догадались?
Секунду мы глядели друг на друга.
Поворачивать обратно и прорываться сквозь сутолоку непредсказуемых подростков – вариант первый. Отметается из-за вероятной паники и возможных укусов в порыве погони подвернувшихся детских ног. Вариант два – навешать люлей дворняге, вступив с ней в бой. Отметается. И не только потому, что моё обучение позволит порвать на ленты несчастное животное, но и потому, что это именно животное. А наш Кодекс выживания в таком опасном месте, как Москва – требует относиться друг к другу с уважением и стараться решать все конфликты мирным путём (хотя я подозреваю, что дворняга и слыхом не слыхивала о Кодексе). К тому же у меня есть конкретное дело, не терпящее каких-либо задержек. И, третий вариант – договориться. Увы, сама дворняга его и отмела, бойко скакнув ко мне и раззявив утыканную мелкими зубами пасть в оглушительно-визгливом лае!
Накрапывал мелкий дождик. Я сидел на высоте двух с половиной метров, примостившись на небольшом изгибе ствола берёзки, впив в него все двадцать острейших когтей, и с тоской оглядывался, пытаясь сообразить – как мне выбраться из этого бедлама? Одна из дворничих узнала меня и позвала по имени. К сожалению, это имело отрицательный эффект: теперь все сбежавшиеся на лай как попугаи кричали мне: «Яша! Яша!»
А сбежалось народу неожиданно много! Это и те подростки, что толпились у подземного перехода и человек двенадцать пенсионеров-иностранцев, привлечённые каким-то необъяснимым чувством причастности к группе людей, извергающих одни и те же эмоции. Подошли несколько гуляющих парочек и семей. Все глазели на меня, как на Диво морское, тыкали пальцами, трясли зонтами, сверкали вспышками фотоаппаратов. А псина старалась так, будто от этого зависело, по крайней мере, вступление России в Евросоюз! Голуби, расхаживающие по округе, бурно обсуждали происшествие, в которое попал сам:
– Полковник! – сверху ко мне спикировала маленькая птичка. – Что случилось? Я могу вам помочь?
Это был один из охранников внешнего периметра воробей по кличке Евгений. Молодец, быстро среагировал!
– Женя! Мчись к Прокурору, пусть его ребята отвлекут собаку! А дальше я справлюсь…
– Есть! – Евгений умудрился прямо в воздухе отсалютовать мне правым крылом и по-вертолётному рванул вверх! Надо будет потом не забыть вынести парню благодарность по гарнизону…
Люди же решили, что воробышек атаковал меня, и загалдели ещё активнее. Две училки, одна совсем молоденькая, а вторая явно пенсионерка, пытались угомонить расшалившихся детей, да куда там: подростки кричали, подпрыгивали, толкались. Вот-вот это могло перерасти во что-то более серьёзное…
Ну почему, сколько раз я видел идущие либо на экскурсии, либо в цирк или ещё куда, организованные группы детей и всегда в сопровождении людей женского пола? Которых же дети при этом и в грош не ставят! Где мужчины? «Воспитание подрастающего поколения в нашей стране традиционно совершается именно женщинами, – сказал мне как-то Дедушка, – А недостаток мужчин в этом процессе порождает массу проблем во взрослом обществе. Один феминизм чего стоит!»
Для непонятливых объясняю популярно: феминистки – это особи женского пола с мозгами без тормозов. Вообще.
Я попытался пару раз заговорить с дворнягой, да куда там! Это раззадорило её ещё больше: она возомнила, что я этим прошу у неё пощады. Ну, раз загнала меня на дерево – логика ясна – в этой ситуации мне ничего более и не оставалось делать, кроме как просить милости. Глупое, глупое животное! Я едва не развёл лапами в праведном недоумении и от этого чуть не загремел со ствола. Внешне это выглядело так, как будто я едва не сорвался, в последний миг вцепившись в кору дерева! К стволу тут же подскочила какая-то девочка лет шестнадцати и протянула ко мне свои руки. В глазах её был неподдельный испуг.
– Не бойся, милая. Я не упаду, – сказал я ей ментально. Её глаза распахнулись изумлённо, и она медленно опустила ладони с удивительно длинными пальцами.
– Пианистка? – спросил я.
– Дочка, отойди, я сфотографирую котика, – сказала ей долговязая женщина в очках. Девочка отступила от ствола, и я обратил внимание на её маму, младшего брата, что был на полголовы выше сестры и на папу. Мама держала в руках фотоаппарат со здоровенном объективом (на вскидку долларов за восемьсот), брат откровенно глазел по сторонам на девчонок, а папа… А вот папа мучился тихо одним-единственным желанием… Да-а, прикатили, называется, в гости к родственникам в столицу из Нижнего Новгорода. Те и рады стараться! И с утра так тяжко!.. Но супруга, ЛЮБ-БИМАЯ, с детьми, как специально, настропалились прямо с утра идти гулять – смотреть Москву и им нет дела до мелких мужских проблем… Вставай и пошли без разговоров! Ну и что, что ты МНЕ купил фотоаппарат! А-а-а, дядя Коля спит, и ты хочешь? Дядя Коля здесь живёт, и в Кремле бывал СТО раз, а мы – нет, пошли!!
Серыми молниями сверху на собаку упали две крупные вороны. Отработанным движением они схватили её когтями: одна за холку, а вторая у хвоста. Мощными взмахами крыльев птицы почти мгновенно подкинули дворнягу на метр вверх и бросили её вниз! Народ ахнул! Собака с НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИМ визгом улепётывала прочь. Я благополучно подбегал к отверстию коллектора.
Перед тем, как заскочить в него я обратил внимание на чёрного ворона, одиноко сидевшего на флагштоке Боровицкой башни. Сам Прокурор отследил моё движение! Несомненно, – дело, по которому меня вызвали – очень серьёзное, очень…

Глава 2 «Крысы»

Часть 1 «ПСП»

– Вот ознакомьтесь, – сказал Степашин, пододвигая к моим лапам раскрытую папку для бумаг. Я слегка тронул лапой листок, испещрённый мелкими буковками и цифирьками; скосил левый глаз, настраивая резкость. Секунду пристально смотрел на текст, затем повернул голову ко второму листу.
– Можете убирать, – ментально прояснил я Степашину и стал поочерёдно вылизывать себе передние лапы.
Председатель Счётной Палаты Российской Федерации Сергей Вадимович Степашин нервно протёр очки, на те мгновения превратившись в тихого, мягкого и нерешительного с виду человека. Но, водрузив их опять на нос, он, как бронёй, закрыл своё «мягкое брюшко». Очень многие, покупаясь на этот облик Степашина, не воспринимают его всерьёз, неразумно ставя его ниже себя, допуская некое пренебрежительное отношению к этому государственному чиновнику высшего уровня: «Подумаешь! Кто там такой этот Степашин?..» Эта изумительная мимикрия вводит врагов и недругов в состояние покоя и безмятежности. Они и не подозревают до поры до времени об огромной осведомлённости этого человека. И почивают на лаврах вседозволенности и безнаказанности, обеспеченные, как им кажется, особым своим положением и особыми деньгами. А потом – ам! И мышка в ловушке. Причём – в такой, что НИКАКИЕ деньги не позволят ей уберечь шёрстку.
И то, что я сейчас только что прочитал, была как раз одна из тех подготовленных ведомством Степашина подводных неуловимых мин, выставленных на курсе мчащегося на полных парах корабля, к капитану которого пришло время задать несколько щепетильных вопросов…
– Готово? – спросил Председатель Счётной Палаты (далее для удобства – ПСП), хотя и так прекрасно знал, что точная копия содержания этих листиков надёжно закреплена в моей памяти.
– Можно.
Степашин осторожно, будто они были пропитаны ядом, взял листки и, с видимым облегчением, вставил их в зев шредера. Снизу из аппарата полезли тоненькие полоски нарезанной бумаги. И их тоже, аккуратно и не торопясь, собрал Сергей Вадимович в единый комок, бросил в пепельницу и поджёг.
Сам ПСП говорил вслух по-русски, я же ментальными мыслеформами. По сути – и люди общаются так же, да только у них присутствует в передаче мыслей такой чудовищный тормоз, как речь. Главная загвоздка – отвлечься от речи, привычки, якорем сидящей в мозгу с детства, и сконцентрироваться именно на воображаемых мысленно формах, несущих туже смысловую нагрузку, что и слова. Кстати, недаром люди с богатым, развитым воображением нередко весьма косноязычны, хоть и не глупы: им просто приходится тратить время на перевод простых и ёмких образов ментальных мыслеформ в человеческую речь. Работа с такими, как я, требует от человека, по сути, вернуться в далёкое прошлое человечества, как вида, когда речь ещё не являлась основным средством передачи информации, войти в примитивное, животное состояние. Зато освоивший этот метод, а точнее, вытащив его из глубин памяти предков, способен мгновенно принимать и передавать огромные массивы информации, бесконечно долго держать их в памяти.
То, что было зафиксировано на этих листах (я это ясно видел), являлось результатом двухгодичной работы команды где-то человек под двести. При желании можно было рассмотреть вклад каждого в отдельности, его чувства, желания, проблемы. Путь этого труда был омрачён аж четырьмя смертями (причём – одним заказным убийством), и теперь пришла моя очередь пронести его до следующего абонента, которому он изначально и предназначался – Президенту.
Стала понятна и срочность моего вызова – содержание этих полыхающих ошмётков было настолько важным и секретным, что никакие каналы человеческой связи априори не смогли бы обеспечить их полную конфиденциальность. Но есть мы – коты.
Ещё русские князья довладимирской эпохи, как рассказывал мне Дедушка, использовали некоторые виды птиц и зверей как для общения с природой, так и друг с другом. Голубиная почта – есть примитивный такой способ, доступный очень многим и теперь. Недаром люди, занимающиеся разведением и тренировкой голубей, со временем становятся внешне похожими на них, в речь включают разные звуки и клёкот, издаваемые их питомцами – и это не случайно. У русских царей всегда были в почёте соколы и вОроны, первые для охоты и разведки, а вторые – как древнейшее средство коммуникации и охранной сигнализации. А вот более крупных зверей, как коты и собаки, на службу призвали последние Романовы. При Сталине успешно нашли общий язык с крысами. Были попытки работы с другими животными, но эпизодически (чаще – с медведями) и не всегда удачно. Раньше, когда Москва была небольшим и не таким шумным городом – ужи и другие змеи также находили своё применение на службе Отечеству, но теперь их практически не осталось. А жаль, потому что как раз сейчас их гибкость, быстрота и умение проползти там, где другие бы не смогли и носа просунуть, помогло бы успешному выполнению поставленной миссии.
ПСП нервничал. Я сидел рядом с ним на его столе, возле пепельницы с догорающим серпантином и ждал его решения.
Обычно мы встречались в самой Счётной Палате, но в особых случаях, в особом кабинете во всем известном доме на Старой площади. И теперь мне предстоял путь обратно в Кремль. А точнее – в Большой Александровский зал, славящийся своим огромным круглым столом, где через тридцать восемь минут начнётся встреча Президента с представителями «широкой культурной и политической российской общественности». Будет весьма немало разномастного народа с большим процентом неадекватно ведущих себя людей.
– К сожалению, – поведал мне как-то Дедушка, – на публику (равно в политику, искусство или ещё куда), лезет народ больше крикливый, нервный, бессовестный, хамоватый и без всяких принципов. Главное – урвать пьедестал и влезть в телевизор, вот их кредо.
Когда мы встречались тет-а-тет, Степашин, как правило, говорил вслух, а не пользовался ментальными образами – так ему легче думалось. Но случалось, когда он вызывал меня на какие-либо совещания и встречи – я тихо сидел то в шкафу, то в выдвижном ящике стола (благо я не таких внушительных размеров, как Дедушка), а то и просто в портфеле. Нас, котов, не обмануть, так как мыслеформы, что видим мы ментально, всегда выдают истинные намерения и мысли говорящего, или дополняют то, что он не посчитал нужным сказать. Вадим Сергеевич и сам прекрасно владеет этим способом, но всегда сверяется со мной, так как я по природе своей вижу и чувствую картинку яснее и чётче, с более проработанными деталями. Вообще Вадим Сергеевич и я как-то сразу подружились, и он искренно опасается за мою шкуру, за что ему настоящее котовское спасибо. Несколько раз я видел, что он думает предложить мне жить у него, но не решается, зная, что я, скорее всего, откажусь. Мне, как любому коту, очень хочется иметь свой дом и любимого хозяина, но, так получилось, что служба сейчас для меня гораздо важнее. И пока будут силы… Впрочем, не буду загадывать: мне по кошачьим меркам совсем немного лет. А, глядя на Дедушку, возраст которого вообще не определим, мечты о доме становятся бессмысленными душевными терзаниями, и я оставил их давно. Но к Степашину, если что, я бы пошёл. Знаю, что он – известный кошатник: на даче у него живёт кот. И, между прочим, Вадим Сергеевич поклонник группы «Кисс», а это о многом говорит!
– Я дам вам, Полковник, двух, нет – трёх спецработников, – наконец произнёс ПСП, опять теребя очки. Я покачал головой (ментально, конечно), да и сам Степашин прекрасно понимал всю опасность этой затеи. Специально подготовленные люди охраняют какого-то невзрачного кота – что за абсурд?! Ведь это сразу привлечёт чьё-то внимание. А то, что за окружением ПСП сейчас кто-то очень внимательно наблюдает – к бабушке ползти не надо! О нашей совместной работе знает ещё человека два-три, остальные воспринимают мои посещения ПСП как его личную блажь: ну хочется человеку в чего-нибудь поиграться, так пусть кота Полковником Кремлёвским кличет; в кабинет, как к себе домой, пускает – кто ж против? Лишь бы не гадил кошак, а так – ладно…
А ведь информация, помещённая в глубины моей памяти в единственном экземпляре и не имеющая больше ВООБЩЕ копий, должна изменить многие расклады в государственных играх. И это затронет очень многих так называемых «игроков», привыкших за последние два десятка лет к определённому порядку и правилам, обеспечивающим им ОПРЕДЕЛЁННЫЕ кормушки. Утечка такой информации может спровоцировать всё, что угодно – начиная от оголтелой травли России по всему миру, финансовому коллапсу, вызванному как бы внезапным падением всех биржевых котировок и даже проплаченной (давно припасёнными на этот случай деньгами) гражданской войной.
– Крысиный экипаж! – Воскликнул ПСП наконец. Я кивнул: это может прокатить. Тем более московские подземелья Кремля и его округи (по крайней мере – верхние этажи) хорошо изучены, изъезжены вдоль и поперёк, да и охраняются как надо. Всё, решено – крысы, так крысы!
Степашин взял шариковую ручку и стал постукивать подпружиненным клапаном по одной ему известной точке на столе. Я мысленно увидел, как закодированное послание через пол, плиты, трубы, стыки, фундамент, древние стены и землю достигло нужных ушей, хозяину которых и предназначалось особое поручение ПСП.
– Я выделю вам лучший экипаж, Полковник Кремлёвский, – на прощание сказал мне Степашин. – Удачи!
Он отодвинул одну из перильц решётки, закрывающую батарею парового отопления, и я шмыгнул за неё, на мгновение почувствовав прикосновение его пальцев к своей спине…

Часть 2 «Нам песня стро-оить и жи-ить помога-а-ает!»

Двадцатью метрами ниже я выскользнул из трещины в кладке стены боярского дома двухсотсемидесятилетней давности прямо на площадку перед сборным коллектором одной из загнанных под землю московских речушек. В коллекторе было довольно светло из-за льющегося дневного света через утыканные в потолке вертикальные трубы сливов дождевой воды.
Прямо передо мной стояла видавшая виды доска для скейтборда, в которую особой упряжью была впряжена восьмёрка крыс-ездецов довольно крупного размера. На козелках доски сидел форейтор. Я узнал его и обрадовался: действительно, Степашин выделил мне лучший, если не сказать – один из лучших, экипажей.
– Привет, Сеня! – поздоровался я с форейтором. – Привет, ребята!
Крысы разом приосанились, повернули ко мне свои морды и отдали честь на французский манер. Это когда открытая ладонь прижимается к виску большим пальцем. Я проделал тоже самое, чем вызвал выражение удовольствия на мордах крыс – они очень трепетно относятся к своим традициям и для них лестно, если и кто-то другой проявляет к ним уважение. А, надо сказать, что нам, котам, проделывать такой трюк крайне неудобно, но я стараюсь не обижать крыс и часто тренируюсь.
Я вскочил на доску, выкрашенную в цвета французского флага, вцепился всеми когтями в отбортовку, Сеня свистнул, и мы довольно резво покатили по слегка наклонному жёлобу, подпрыгивая на стыках.
Гудели подшипники в колёсах, журчала вода (полив улиц закончился и поток был уже слабенький), погромыхивали, сотрясая стены жёлоба, составы метрополитена, десятками снующие под Центром столицы. Обычные, повседневные звуки. Но все мои чувства напряжены. Ментально я прощупываю всё вокруг, насколько хватает сил и умения.
Крысы бегут ровно. Это действительно опытный и сплочённый экипаж ездецов. Сеня совсем ещё недавно сам бегал в упряжке, но выдающийся ездецкий талант сначала вывел его из задних рядов в первый. Короткое время Сеня работал в качестве заездеца (левый в первой паре), а затем перешёл на освободившееся место форейтора: предыдущий погиб в драке, о которой я ещё расскажу. Кстати, заездец – это, по сути, главный в упряжке и первый помощник форейтора – он его глаза, уши и руль. Если спросите – почему именно левый в паре главнее, то это понятие пришло из авиации: лётчик, управляющий самолётом с левого кресла – командир экипажа, а «правак» – второй пилот.
Сеня, став форейтором, вовсе не превратился в просто кучера, восседающего на козелках, как на троне. Он то бежал параллельно с упряжкой, то заскакивал к кому-нибудь на спину и ехал верхом, что-то постоянно подсказывая ездецам. Я знаю, что он наравне со своей командой проводит все плановые тренировки, поддерживая отменную физическую форму, задавая ритм. Ездецы очень ценят и уважают своего форейтора и попасть к нему в упряжку кому-то стороннему весьма непросто и большая честь.
Сеня, видимо, уловил мои ментальные размышления о нём и повернулся ко мне. Его чёрные бусинки-глазки искрились от удовольствия, а пасть расплылась в довольной улыбке, обнажив два ряда острейших зубов-игл. Затем он запрыгнул на переднюю часть доски, где предусмотрен небольшой подъём для ноги скейтбордиста и застучал хвостом ритм песни Оззи Озборна «Параноид». Крысы в такт перешли рысью, заметно увеличив скорость упряжки. Стены коллектора замелькали вокруг.
У крыс, как и у людей, есть свои пристрастия, кумиры и антикумиры. Они вот, к примеру, терпеть не могут Малевича и даже создали ортодоксальный клан, посвятивший себя полному уничтожению всех картин этого художника. В тиши подземелий они вынашивают мрачные планы и постоянно тренируются. На чём придётся, конечно (но чаще на книгах), мысленно представляя себе, как пожирают ненавистный «Чёрный Квадрат». А если удастся добыть альбом с репродукциями, то это вообще выливается в подобие «Чёрной мессы». Сам не бывал, но рассказывали.
Так вот и в музыке у крыс есть свои любимцы и один из особых – Оззи Озборн. (Есть ещё один такого же уровня обожания, отечественный, но о нём позже). Причём крысы зовут его не Оззи, а – Аззи: так слышится им на аудиозаписях концертов Великого и Ужасного, где скандирующие фанаты орут не «Оз-зи! Оз-зи!», а именно: «Аз-зи! Аз-зи!» Крысы знают все его песни и дискографию и были весьма в своё время огорчены известием о прекращении концертной деятельности их кумира.
А ведь его песни сопровождают их по всей жизни. К примеру, когда молодую крысу выдают в чужое гнездо (у крыс полигамия) ей поют «Раннинг Оут Тайм», встречают – «Роад ту Ноуэ», а на любой праздник исполняют «Олд эл а Тунайт», на День Рождения – «Дример»; мама-крыса, укачивая крысят, напевает им «Си ю он зе Озерсайд» (потрясающая вещь, доложу я вам!), песни «Параноид», «Дизайе» и «Зомби Стамп» чисто ездовые, с отличным ритмом – не собьёшься; любое совещание клана начинается, как полонезом, с торжественного выхода лаповодителей под «Вуду Дэнсер». Если супруги, случаем, ссорятся, то соседи включают «Блэк Скай» и ждут, не вмешиваясь, развязки. А вот если назревает глобальная заварушка, то стоит крысам прослушать подряд «Дэниэл», «Туморро» и «Кан ю хэ зэм», – это приводит их в такой боевой раж, что в этот момент им и сам чёрт – не брат! В прошлом году войско голов в семьсот откуда-то то ли с Юго-Востока, то ли Северо-Запада попытались внести свои ПОНЯТИЯ в жизнь коренных москвичей…
Захватчики пёрли неорганизованной, галдящей толпой, сметающей всё на своём пути. И тут прямо перед их мордами, в абсолютном молчании, как из-под земли, возникли стройные боевые порядки защитников столицы. Глаза их горели праведным огнём, лапы сжимались в кулаки, а скрип многих тысяч зубов сразу дал понять, что шутки кончились. Агрессоры стушевались, увидев перед собой такого непривычно молчаливого и грозного противника, и резко остановились, смешав свои ряды. И тут Дедушка издал страшный львиный рык, от которого стены и потолок подземелья затряслись и пошли трещинами, а у светофоров на перекрёстке над ним полопались лампочки! Наши серые воины стремительно бросились в атаку, заведённые бешеным боевым духом песен «Великого Аззи»! О, и славная же была битва!..
Есть, конечно, у крыс и другие зарубежные кумиры, но такого массового обожания нет ни у кого.
Как-то прошёл слух, что Оззи Озборн даёт единственный эксклюзивный (извините за модное словечко) концерт, как бы завершающий его музыкальную карьеру, чем вызвал огромный ажиотаж в крысином сообществе. Было решено выбрать лучших из лучших для поездки на столь эпохальное мероприятие. Дедушка, молодец, в этот момент взял бразды правления в свои лапы, а иначе всё бы закончилось ссорой и очередным побоищем. Он две недели без сна и отдыха выслушивал «Народных артистов», желающих поехать, и отбирал тех, кто лучше знает все аспекты творчества «любимого Аззи», кто без фальши насвистывает его мелодии или бьёт чечётку строго в ритм перкуссии, кто лучше изображает мимику и поведение на сцене кумира, или смачнее ругается, как он, и кто (самый ответственный конкурс) – лучше подражает его знаменитому демоническому хохоту. В итоге были отобраны чуть более трёх сотен особей, коих и отправили за океан с почестями, напутствиями, слезами, завистью и хоровым исполнением «Мама, айм коммин хоум». Не думайте, что крысы ничего не понимают в географии – ими съедено немало карт и атласов и у них отменная зрительная память. К слову, крысы – отличные электрики. Думаю, этот факт объяснять тоже нет смысла.
Это тема отдельной повести, как наши русские крысы кто каким образом добирались до Америки. Часть пропала в пути, часть осталась на ПМЖ, очаровав местное население или с боем отбив себе жизненное пространство. Факт тот, что концерт так и не состоялся, и где-то четверть туристов вернулось обратно на Родину. Но не одни, а с целой делегацией представителей местной общественности с задачей привить к древу России побеги истинной американской демократии. Уже через неделю наши крысы прибежали к Дедушке с жалобами на проповедников, замучивших всех своим бесконечным словоблудием. Увидев их (толстых, надменных), мы с Дедушкой испытали чувство огромной благодарности к этой самой американской демократии. Ах, какая была у них нежная жировая прослойка с хрустящей кожицей!.. А мозги их, переработанные в изумительное желе постоянным бормотанием Конституции, Поправок к Конституции, цитированием Декларации о независимости Линкольна и Указа об освобождении рабов Джорджа Вашингтона, перечислением основ Римского права и Положения о выборах в Сенат Соединённых Штатов Америки и многими другими замечательными приправами… Мясо нежнее я вообще не ел! А печень!.. О-о-о, каждый раз при воспоминании об этой распухшей, циррозной печени, так заботливо вскормленной Дональдом Макдональдсом – у меня текут слюнки… И слёзы.

Часть 3 «Крысиный экипаж»

Путь наш проходил ровно. Иногда его пересекали другие коллекторы, трубы и кабеля. Но Сеня и его экипаж дорогу прекрасно знали, и повороты выполняли плавно и без зацепов за стены. Крысы бежали чётко в ритм, доска шла почти без толчков. Мерный топоток лапок, обутых в специальные резиновые тапочки, настраивал на безмятежное, сонное состояние…
Нет, чтобы не расслабляться, расскажу-ка я вам, откуда появились у нас эти самые крысиные экипажи. Со слов Дедушки, конечно.
Всё началось с приезда генерала Де Голля в Москву. Были, конечно, официальные причины визита, так сказать – публичные. Встречи там, переговоры, совместные ужины и обеды, коммюнике (вот дурацкое слово!), резолюции и договоры… Но и была скрытая – основная, причина приглашения французского лидера, о которой он, между прочим, так и не узнал. «Власть держится на тайне, силе, знании и быстроте», – говорил мне Дедушка. И власть любого государства стремится любыми способами стать ещё более скрытной, ещё более мощной, ещё более всезнающей и умной и, конечно, ещё более молниеносной и мобильной.
И вот каким-то образом у нас прознали, что под Парижем и в некоторых других древних городах Европы, где широко развиты естественные и рукотворные пустоты, крысы тянут тележки на манер конских упряжек у людей, помогая в быстроте доставки депеш и грузов. И что в Париже живёт один из лучших кучеров таких тележек (форейтор – это слово приклеилось позже и, между прочим, оно, по делу – точнее).
Была проведена хитроумная многоходовая операция всех спецслужб (в том числе и нашей), чтобы в состав делегации, направляющейся в Москву, был включён тот самый кучер – форейтор по кличке Жан. Здесь он был окружён негласной ненавязчивой опекой и, как бы невзначай, ему была устроена встреча со специально подготовленной («Сексот высшего разряда» – так оценивал её Дедушка) крысой по имени (сами, небось, догадываетесь) – Маня.
Маня отработала на сто с хвостом процентов, и француз, очарованный, влюбился по уши! У них начался такой бурный роман, что кремлёвские звёзды как-то сами собой очистились от многолетних пылевых наносов и стали краснее…
Де Голль уехал, Жан, ясен хвост, остался.
С того момента и началась, собственно, эпоха крысиных экипажей в Москве.
Но заблуждение – считать, что, де, приехал варяг, и сразу стало всем хорошо. Первые тележки были тяжелы и неповоротливы и, как правило, представляли собой обыкновенные детские самодельные самокаты с голыми подшипниками вместо колёс. Они жутко тряслись и гремели, устойчивость была просто никакой. Упряжь представляла собой примитивную петлю из разных бросовых материалов (кожа, верёвка, шпагат и так далее), перехлёстнутую через переднюю ось тележки, которая так и норовила намотаться на колесо или чью-то шею. Крысы зубами хватались за петлю и тянули. Материал от их острых зубов быстро изнашивался, и петля лопалась. Управлять такой тележкой было весьма трудно, так как ездецы, по сути, тянули её в разные стороны.
Жан и Маня, произведя на свет множество крысят, оказались прилежными и заботливыми родителями, с младых когтей обучая искусству езды и управления своих отпрысков. Постепенно образовался клан ездецов и, как его высший слой – форейторов. Цвета клана были, конечно, повторением национального триколора Родины Жана – синий, белый и красный. Именно в таком порядке, не путайте с нашим флагом, имеющим те же цвета. Стали разрабатываться методики управления и тренировок, так как поначалу многие крысы погибали либо под колёсами, либо просто умирали, загнанные до потери пульса. Так же ощупью была найдена оптимальная численность упряжки – в восемь голов (у французов были и четыре, и шесть, и восемь, и даже двенадцать). Я так подозреваю, что не без подачи того же Дедушки, крысы стали пробовать и другие способы упряжки ездеца. Ведь взяв верёвку в пасть он мог задохнуться оторвавшимся кусочком (и такие случаи были), постоянно приходилось делать остановки для утоления жажды – открытое горло-то пересыхало… А если у кого понос?! Наши крысы задолго до японских рабочих стали собираться вместе именно для того, чтобы коллективно, всеобщим мозговым штурмом, решить какую-либо проблему. Книги Карла Юнга с его «коллективным бессознательным» пришлось им по вкусу. Так появились постромки и шлейки, при которых нагрузка ложилась на плечи, а не на лапы и челюсти. Немедленно выделился клан, специализирующийся именно на плетении такого рода упряжи.
– Дайте толпе идею, и толпа станет народом, – говорит Дедушка и он абсолютно прав. Сама идея с экипажами и решения возникших вокруг неё проблем позволила крысиному сообществу свою энергию направить на созидание и самосовершенствование.
Жан и Маня давно померли, век крысиный недолог – каких-то три года. Из их тушек благодарные потомки изготовили чучела и вокруг них целый музей (тоже идея Дедушки), всего того, что было и есть связано с идеей крысиных экипажей. Здесь и тележки разных типов, начиная с самых первых, различная упряжь. В музее проходят тематические выставки мастеров плетения, старые крысы приходят рассказать о своих свершениях и передать бесценный опыт молодым, которых собирается послушать всегда много. Так что музей выполняет и роль клуба по интересам. Крысиные экипажи позволили многим крысам проявить себя и стать просто-таки национальными героями! «Если у народа есть герои, этот народ ничего и никого не будет бояться!» Догадываетесь, чьи слова?
Был, вообще-то один ляп. Как-то кто-то к тушкам героев принёс кусочек колбасы и… пошло-поехало. Буквально через пару месяцев весь музей был завален мусором и объедками, кои крысы посчитали нужным принести в знак уважения к памяти героев. И эта гора отбросов стала распространять весьма недвусмысленные запахи, что грозило привлечь нежелательное внимание к этому месту. Дедушка стукнул лапой и приказал немедленно привести всё в порядок, иначе он лично будет драть хвосты! Крысы собрались большим сходом, посовещались, пришли к очевидному выводу, что лишняя травля их племени им ну никак не с лапы и, навалившись, попросту сожрали в один присест все подношения к чучелам. Даже и не поморщились!..
Подлинным прорывом в эволюции крысиных экипажей стало появление доски для скейтборда. Она подходила просто идеально! Плавность и бесшумность хода, надёжность, устойчивость, а, главное, прекрасная управляемость, превратили опаснейшее занятие в приемлемое по риску транспортное средство. Резко сократилось количество аварий и задавленных ездецов. А скорости возросли просто немыслимо! Тут же появилась идея проводить соревнования и выявлять, таким образом, лучшие экипажи. Под Москвой (особенно под Центром) есть масса внушительных по размером пустот с относительно ровной поверхностью, где и стали проводиться забеги. Крысы вообще азартный народ, им только дай возможность проявить свои эмоции, а тут ещё можно и поболеть за свои команды! Возникли фан-клубы разных экипажей (конечно, и у Сени с его командой он тоже имеется, и не маленький). Кстати, постоянная физическая нагрузка позволила улучшить здоровье ездецов, что вылилось в увеличении продолжительности их жизни чуть ли не в два раза! Правда, это требует особого рациона и режима, но крысам и это пришлось по душе: дисциплина закаляет характер! Никто, занимающийся таким важным и ответственным делом, не позволит себе столоваться на помойке у «Мак-Дональдса». Объяснить, почему?

Часть 4 «Маршруты московские…»

Я прикинул время и понял, что необходимо поторопиться…
– Ма-аршру-уты московскыя, ма-аршру-уты знакомыя, – запел я. Уже со второго слога крысы фырчанием подхватили песню: – Зася-адем в «Букашечку», махнё-ом науга-ад… – и рванули с такой скоростью, что я едва удержался на доске!
Да-да! Эта песня – самая-самая для крыс Москвы! А Александр Ф. Скляр – любимейший и обожаемый певец и рок-музыкант. Его необыкновенный тембр голоса, эти, полные особого и понятного смысла каждой крысе слова и мелодия каким-то образом так действуют на их организм, что под эту песню ездецы бегут очень быстро, долго, не сбиваясь с ритма и не уставая!
Обнаружилось это случайно. Под одним из ночных клубов располагается круговая крысиная тренировочная трасса, прямо под танцполом. Проходили плановые тренировки и контрольные заезды нескольких экипажей. И тут в клубе начался концерт Александра и именно с этой песни. Крысы, сами не понимая, что происходит и никем не понукаемые, помчались, как ошпаренные! Более того, и зрители, и тренеры также сорвались со своих мест, не в силах усидеть, и ринулись вдогонку за упряжками! Потом крысы сообща сложили дважды два – и всё стало ясно. И у них появился новый кумир. К тому же свой, русский, и рядышком.
Крысиный народ теперь внимательно следит за расписанием концертов и гастролей певца и его группы и старается не пропускать их. Знал бы Александр, что армия его поклонников в несколько раз больше, чем он может и предположить себе, вот бы, наверное, удивился! А концерты?! Попробуйте себе представить, что всего два-три метра вниз от уровня сцены, где проходит концерт, приплясывает, притоптывает в такт и подпевает любимые песни сразу, скажем, пара тысяч крыс? Поверьте – зрелище не для слабонервных! Но крысы, прекрасно осознавая негативное к себе отношение подавляющего числа людей, ведут себя осторожно и, как только очередная песня заканчивается, они тут же замирают и тихонько ждут следующую. Ошибкой считать, кстати, что крысы умеют лишь только пищать. Это глубокое заблуждение, вызванное их скрытным образом жизни. Уж чего-чего, а подражать разным звукам они умеют не хуже каких-нибудь щеглов. Более того, есть такие таланты, умение которых изображать своих кумиров принесло им и их гнёздам всеобщее уважение и славу.
Так вот, теперь многие крысы выезжают вместе со Скляром и на его гастроли. Они, конечно, не едут в одном с ним купе и не пьют с ним водку в дороге, нет. В поездах тоже не мало укромных местечек для таких ловких зверушек, как крысы. Многие, зная расписание гастролей, едут в попутных фурах, а кто половчее – летят в самолётах. В багажных отделениях, естественно. Посещая многие города и веси нашей страны, московские крысы так же распространяют умение ездить на досках и другие освоенные ими профессии, повышая общий культурный уровень своей популяции. Да и умножая армию поклонников творчества Александра Ф. Скляра заодно.
Само собой разумеющимся было решение применить песню «Маршруты московские» и для увеличения спортивных результатов. Вот тут-то и вышел та-акой конфуз… Но который и позволил в конечном итоге Сене стать форейтором.
Дело было так. На сходе, предварявшем забеги, решили первый заезд фиксировать по старинке – без песни. Второй – с фырчанием в такт, третий – уже с песней, но в собственном исполнении (допускалась подпевка группы поддержки), а уж четвёртый – в записи самого любимца через специально установленный на высокое место мощный бумбокс (уж поверьте: крысы умеют на кнопки нажимать, и на правильные, причём!).
Ну, то да сё: первый заезд! Пробежали, засекли время, посвистели. Второй, с фырчанием, ого, гораздо быстрее, зрители в восторге, многие, нарушив правила, подпевали ездецам своих фан-команд. А зрителей, как и на концерт, собралось немало, уже к этому моменту завелись не по шуточному… Третий! С самого момента старта я понял, что назревает что-то опасное и неуправляемое, но снежный ком уже покатился. С песней бежали ещё быстрее, но хаотичнее из-за того, что зрители на трибунах подняли гвалт, сбивая ездецов с ритма, так как каждый уже старался переорать соседа, считая, видимо, что без его голоса ну никак не выиграть его команде! На трассе случилось несколько столкновений и локальных потасовок. И когда включили запись – тут уж никто не утерпел, и вся многотысячная толпа разом вскочила и просто бросилась одновременно в разные стороны и на саму себя, инициировав мгновенно вспыхнувшую грандиозную драку!
Это было такое ужасное зрелище, что на долю секунды я испытал шок и ступор! А затем моё лёгкое и прыгучее тело само по себе в несколько прыжков перенесло моё остановившееся сознание по головам и телам беснующейся массы и толчком передних лап сшибло бумбокс вниз, на вопящую кашу, расшибив магнитофон вдребезги о бетонный пол и чьи-то подвернувшиеся тушки!
И всё сразу закончилось.
А Сеня стал форейтором.
Дедушка строго-настрого приказал не использовать музыкальный допинг на соревнованиях.
Конечно, крысы вовсе и не из-за одной песню любят Александра: всё его творчество очень пришлось им по душе. И оно, в отличие от песен Осборна, совсем не привязано к каким-то определённым делам крыс. Скляра слушают всегда. И считают своим в доску, даже не смотря на то, что он не ест на концертах крыс, как это проделывал Оззи.
– Аззи, конечно, душка: настоящий крысятник, – сказала как-то мне одна знакомая крыса по кличке Пани Зося, – Но Сашенька – НАШ человек!
Кстати, слово «крысятник» у крыс имеет прямо противоположное значение, чем у людей.
Тут, пожалуй, надо объяснит маленький нюанс отношения крыс к поеданию кем-либо представителей своего народа. В своё время, грызя книги писателя Юрия Никитина, где тот смачно описывает сцены поедания воинами седой древности ещё тёплой сырой печени поверженных ими врагов, крысы пришли к выводу, что раз при этом (как утверждал в своих «исторических романах» этот ПИСАТЕЛЬ) сила и удаль побеждённого переходила к победителю, то, таким образом победитель проявлял к оппоненту своё уважение и, исполняя долг чести, продолжал в себе его жизнь. Вот философия! Оззи, скорее всего, пожирал на сцене бутафорских крыс, играл шоу, на публику, но крысам это и не важно!
У них есть, между прочим, один тайный клан, в который могут вступить только очень-очень уважаемые и заслуженные особи, в течение своей жизни достигшие всеобщего признания тем или иным способом, прославившиеся и прославившие свои гнёзда. «Лучше быть съеденным и продлить себя в жизни другого существа, чем гнить на куче отбросов!» – вот их девиз. Каждую неделю специальной жеребьёвкой они выбирают самого достойного и тот, как в «Клубе самоубийц», тоже в своё время изгрызенного в крошку, идёт прямо в пасть хищнику. Честно, с гордостью и улыбкой: «А вы знаете – на прошлой неделе нашего восемнадцатиюродного пра-пра-пра-пра-пра-прадедушку слопал САМ Полковник!» – «О-о-о-о?!!» – Почёт и уважение.
– Электричкой из Москвы!
Я поеду, я по-еду в никуда, най-най-на-на!
Там, где слышен крик со-овы
Там, где стынет в лужах та-алая во-ода-да-да-да-да!
Сколько сакрального смысла для крыс в этой песне! Послушайте её как-нибудь на досуге. Всё в ней есть: и жизнь и смерть, и любовь, и дом, и еда.
А что ещё для крысиного счастья надо?..

В огромном фойе, перед пока закрытыми высоченными сворками дверей Александровского зала, мерно гудела толпа приглашённых на конференцию по проблемам современной российской культуры. Кто-то половчее уже давал интервью многочисленными тележурналистам, солидно выставив брюшко, сложив под ним пальцы в замок и приподнимаясь на носки в такт своим мудрогосударственным словам. Некоторые шептались друг с другом, мелко жестикулируя у лиц. Кое-кто дефилировал с дамой под ручку, важно кивая знакомым. Но в большинстве своём люди бездумно толклись на манер вязкого пчелиного роя, издавая похожий несвязный гул. Было понятно, что все ждали Президента, и каждый в отдельности желал оказаться в нужный момент прямо у входа и лично «засвидетельствовать почтение».
– Чинопочитание в крови нашего народа. С одной стороны это иногда единственный способ сдвинуть дело с «мёртвой точки», но если оно приобретает гипертрофированный вид обожания власти: глушит инициативу и мысль, – эти слова Дедушки сразу пришли мне на память, едва я оказался в фойе. Прошмыгнув за широкими портьерами, я через специальный подпружиненный лаз проник в сам Александровский зал и притаился на одном из подоконников. Но сразу сообразил, что убежище моё ненадёжно, а потому быстро-быстро полез по тяжёлым золотым занавескам к потолку. Удачно устроился у самого верха, на позолоченном массивном светильнике, скрытый от случайного взгляда. Не прошло и минуты, как мерный шум из фойе разом стих, громко и торжественно объявили о прибытии Президента Российской Федерации. Почти немедленно створки дверей распахнулись, и в зал быстрым шагом вошёл САМ.
– Здравствуйте, Полковник.
– Здравия желаю, господин Президент.
– Я встречу гостей и затем мы с вами побеседуем.
– Как вам будет угодно.
Эта беседа заняла треть секунды, Президент сделал один шаг, а уже вся обстановка в зале была ему видна и понятна. Поздоровавшись со мной, он успел в движении нескольких шагов перекинуться парой слов с Прокурором, промелькнувший за окном в вираже, принять оперативную сводку от двух крыс-посыльных в специальной нише в стене, да заодно проверить данные по сигнализации – кто и когда посещал здание за последние сутки.
Участники конференции торопливо заполняли Александровский зал. Расположение личных кресел им было известно заранее, и через минуту Президент лёгкой походкой обходил по кругу приглашённых гостей, здороваясь с каждым за руку. Оказавшись у своего места, он остановился на секунду, затем поднял руки в общем приветствии, и указал на стулья – все сели. Ещё секунд двадцать ушло на то, чтобы последние журналисты вошли в зал и настроили свою аппаратуру. Один из операторов ловко подвесил к воротнику пиджака главы государства маленький микрофон на случай, если тот пожелает вести речь, стоя или прогуливаясь по залу. Затем створки дверей закрыли, и конференция началась.
Президент в свойственной ему активной манере сразу же отчихвостил некоторых особо рьяных деятелей культуры, которым личные амбиции и жажда известности заменили реальное видение жизни страны и потребности населения. Журналисты чирикали торопливо в записных книжках, многие из сидящих гостей с умными лицами стенографировали (или делали вид) речь Президента. В завершении он дал задание министерству культуры разобраться с одной народной жалобой, широко освещаемой в прессе последние два дня. Слово сразу и с удовольствием подхватил один из присутствующих Деятелей от Культуры (частица «от» в его титуле обозначала только одно – этого «деятеля» надо было держать как можно дальше от культуры, которую он разрушал самым, что ни на есть, бессовестным образом). Шмякая толстыми губами, потея и ёрзая на кресле, наслаждаясь всеобщим вниманием, «культурный» Деятель стал важно вещать об этой самой российской культуре и какое исключительное значение она имеет в непростой отечественной современности. Скромно указал на свою великую роль и важные для страны заслуги. На самом же деле у него на уме было яркое воспоминание вчерашнего вечера, где он с троицей мускулистых негров… Фу!!! Нет, это было слишком противно и я, не удержавшись, от всей души фыркнул. Президент тут же поднял карандаш, как бы привлекая моё внимание. И он прекрасно видел вчерашнюю забаву Деятеля, но виду не подал – всё-таки опыт оперативной работы гораздо богаче и выдержке Президенту не занимать. Деятель же решил, что жест главы страны акцентирует внимание участников конференции на его мудрых словах, и едва не взмыл вверх со стула, распираемый собственной гордостью. Пухлые брыли его активно лоснились.
– Полковник, пока этот «деятель» занимается саморекламой, давайте решим наши вопросы.
Я настроился и в три секунды передал Президенту всю полученную от ПСП информацию.
– Принято, товарищ Полковник, благодарю за службу. Да, у меня к вам личная просьба – Кони просила вас остаться на пресс-конференцию и пообщаться лично. Сказала, что соскучилась по Племяннику.
Собака Президента лабрадор Кони почему-то с самого начала нашего знакомства воспылала ко мне нежными чувствами. Она даже как-то зарычала на Дедушку, посчитав, что тот слишком меня гоняет. Дедушка тогда тактично шмыгнул под шкаф, а я замешкался и был вылизан самым нелицеприятным образом! Ведь мы – коты, страсть как не любим мокроту в любом виде, а собачьи слюни те ещё! Но никакие уговоры не действовали на добрую собаку, которая меня стала называть после того облиза Племянником. Она могла запросто притащить мне где-то заныканную косточку и слышать не желала, что я кости не грызу.
– Племянник, вы худы! Кушайте, а то на вас без слёз смотреть нельзя... И слушать ваши отговорки не желаю! Ну, попробуйте – отличная сахарная косточка, специально для вас! – материнский инстинкт Кони мог довести до «белого каления», при этом она была сама доброта и участие, обращалась ко мне исключительно на вы, а Дедушке показывала клыки…
– Полковник, ну сделайте нам одолжение, – это Президент прислал мне свою смеющуюся мыслеформу: конечно же, он прочитал мои сомнения. Я картинно поднял к потолку глаза, типа – ладно, останусь… – Спасибо, Яша. А то Кони мне со вчерашнего вечера проходу не даёт: как узнала, что буду на конференции в Кремле, всё требует взять с собою – ведь и вы же, Полковник, на мероприятии. К тому же щенков разобрали, скучает.
– Да без вопросов, господин Президент…
Я замолчал. Движение воздуха было странным, каким-то неестественным – снизу вверх, с примесью едва уловимого неизвестного холодного запаха. Я интуитивно сжался в комок, все мои мышцы свернулись в единую, мощную пружину, глаза полузакрылись, мозг с сумасшедшей скоростью сканировал пространство вокруг. Всё чисто… Может – мне показалось? Но вряд ли – даже Дедушка признавал мои способности одними из лучших в службе.
Так что же я почуял? Чужие, злобные мысли? Или какой-то отблеск давно минувших событий, произошедших в зале – иногда исторические картины проявлялись на старых стенах.
Едва схваченный мною сигнал был настолько слабым и коротким, что суть его ускользнула, а неопределённая степень опасности не дала повода пока поднимать тревогу. Но я понял отрицательную природу какой-то едва уловимой сущности, а значит – надо держать ухо востро!
Конференция шла своим чередом. Деятель выпустил пар, теперь выступал один из известных артистов эстрады, перехватив за «деятелем» эстафету пустопорожневнешнеумного официальносоциальнопсевдоактивного жанра, другие его тихо презирали и завидовали. Они с удовольствием закидали бы тухлыми помидорами велеречивых ораторов, но рядом с Президентом демонстрировали клановую солидарность и дружелюбие, терпеливо ожидая своей очереди произнести с умными лицами умные слова. Каждый из них мечтал быть обласканным светом Кремлёвских звёзд, и ради этого им был сам чёрт не брат. Может, кто-то из них? Нет, непохоже – мысли и желания были простенькими, без изысков. Кто-то из журналистов? Опять промах – они слеплены из того же теста, что и артисты – подобные мечты о славе и богатстве.
И я ни на секунду не мог расслабиться... Президент, как бы прислушиваясь, склонил голову – он уловил моё напряжение, но не считал нужным вмешиваться.
Секунда проходила за секундой, а положение и обстановка не менялись. Что ж, нет худа без добра – просто не надо снижать бдительность, сказал я сам себе.
Встреча в Александровском зале подходила к концу. Выступления закончились, приглашённые единогласно принимали заготовленную резолюцию и обращение к народонаселению с культурологическими призывами. Президент откровенно скучал. Почти у всех уже шло активное слюноотделение в предвкушении кремлёвского банкета. Деятель от Культуры мечтал о ледяной водочке под балычок и о приглянувшемся молоденьком журналистике напротив, которому недвусмысленно «делал глазки». Журналистика не интересовали глазки «деятеля» – он пребывал в эйфории от близости к власти и был готов в экстазе служебного рвения к полёту в космос. Кое кто из его более опытных коллег ненавязчиво пробирался поближе к выходу, намереваясь первым доскакать до столов с угощением…
И тут!!!
Громко завизжала корреспондентка «МК», заплясав на одном месте, как будто её ноги оказались на раскалённой сковородке! Народ журналистский отпрянул, как чёрт от ладана, мгновенно образовав пустое пространство, а в него ринулись со всех сторон охранники, несколько человек резво подскочили к Президенту. Но через несколько секунд дружный мужской хохот потряс Александровский зал – один из фээсбэшников держал за хвост вихляющуюся белую мышку, подняв её над головой. Репортёры засверкали вспышками, телевизионщики дружно развернули к нарушительницам спокойствия камеры, а девушка уже сориентировалась, приосанилась, повернулась вполоборота, выставила на полшага правую ножку, улыбалась, демонстрируя радостную голливудовскую улыбку. Она и не предполагала о таком успехе, о таком удачном стечении обстоятельств и теперь сверкала, как начищенная сковородка в полдень!
– Ну, коза, – подумал Президент.
И тут мышка как-то хитро извернулась и впилась зубами в схвативший её палец!
– Э, чёрт! – воскликнул от неожиданности мужчина, и неловко встряхнул рукой, подбросив зверушку в воздух. А та, перекувыркнувшись несколько раз, точно на лапки приземлилась прямо на краешек стола и белой пулей рванула по кругу!
А я уже был в воздухе, распластавшись, как белка-летяга…
С грохотом рухнул на пол, отколовшийся от толчка моих лап подсвечник…
Прокурор каркнул, мелькнув за окном…
Кони рявкнула, подпрыгнув за дверью в фойе…
Попавшие под мои лапы чьи-то бумаги на столе взметнулись нарезанными острейшими когтями на ленточки, мышка прыгнула в лицо Президента…
И моя пасть, оказавшись на траектории её полёта, захлопнулась. Инерция прыжка несёт меня дальше по касательной. Впереди вижу «деятеля»…
…В животе взорвалось! Пу-учит! Зацепившись одним когтём, я, как на коньке, развернулся в движении боком…
Лицо Деятеля от Культуры, какое-то обиженное, когда в него летит выхлоп из-под моего хвоста. Интересно, это покушение через заминированную отравленной кипучей серой мышь, войдёт в учебники по криминалистике и истории атак на первых лиц государства? Ясно, что убить человека этим нельзя, но обгадить – в два счёта, и каков бы был конфуз?! То-то радовались бы враги России в Евросоюзе – мол, как облажались эти русские! А вот хрен вам поперёк наглых морд: мы – на страже государственной чести!
Теряю сознание…

– Полковник! Полковник!.. – это где-то на краешке восприятия и нюха…
– Племянник! Племянник!… – так, пора приходить в себя, а не то…
– Наградить – посмертно!.. – что за хвостень? Это, вроде, вообще из какого-то кино цитата…
– Герой нашего времени-мя! – чую Дедушкину иронию…
Боже кошачий – я же ВЕСЬ в слюня-а-а-ах-х-х-х!!!
У. Убб. Ббы-ы.
У-убери-ите от меня-а-а эту пси-и-и-и-иннну-у-у-у!!!
– Племян-н-ник! Амщльля, нямшля, вмшлавщлямшлямщля! У-а!
– Кони, ну, полегче Полковника…
– У-у-у… Ффффррррршшшшшшааааааа!!! Ыа!!!
– Ну, очнулся, и слава котам-благодетелям всего человечества.
– Товарищ Полковник, разрешите доложить!..
– Погодите с докладами, Сержант.
Жёсткий речитатив Прокурора окончательно вернул меня к действительности. Абсолютно зализанный в подобие капли, я возлежал вверх брюхом (вот унижение!!!) на диванчике одной из комнат отдыха, примыкающих к Александровскому залу. Огромный шершавый слюнявый язык Кони с шлющлюшлюмканьем зачесал мою шерсть в обратную сторону – от хвоста к голове, от чего я чувствовал себя Стрелкой и Белкой одновременно, только что вернувшихся из космических далей. Рядом на кресле сидел Президент, на журнальном столике пара крыс-посыльных и воробей Евгений, форейтор Сеня с неизменной обаятельной и острейшей улыбкой, на табуретке примостился Владимир Вольфович Жириновский, резво скручивающий пробку с бутылки абсента. Да-да – вся компашка восседала вокруг столика, заставленном рюмками и тарелками с сыром, порезанными кольцами киви, ломтиками ветчины и ананаса, хлеба и уж не знаю, как он выдерживал такую нагрузку. Короче – надвигался закрытый кремлёвский банкет…
Я вырвался из облиза Кони, заскочил на подоконник, намереваясь улизнуть через форточку, но в её проёме восседал Прокурор. Пришлось вытираться тюлем Кремля.
– Товарищ Полковник, – сказал Президент, – за проявленную храбрость и быстроту реакции, объявляю вам благодарность!
– Служу России-мя!
– Племянник, покушайте с нами, – это ясно: кто пригласил меня к столу.
– Яша, ты молодец! – Дедушка кивнул из-за кресла Президента.
– Горжусь вами, Яков! – Прокурор краток, как удар клюва в темечко.
– В натуре, па-алковник, все па-адонки подавились вашей выходкой на плэне-ере! Адназначно!

На завтра все получили заслуженный отгул.
Степашин забрал меня на дачу и вымыл под душем. Я плевался, фыркал, рефлекторно царапался и вопил.
Что поделаешь – я всё-таки кот, а не балерина…
Первая глава - сентябрь 2005 года, Вторая - март 2006 года, окончена Третья 29 апреля 2010 года.

Две белки – Чуньга и Шу сидели на ветке разлапистой столетней сосны и грызли фундук из осенних запасов, доставая его из маленького дупла. Дупло было выдолблено пару лет назад дятлом, а хозяйственные белки не преминули им воспользоваться.
В лесу было тихо, ветер шелестел лишь где-то в верхних этажах, иногда сбрасывая вниз с веток горстку выпавшего ночью пушистого снега. Вслед за ним летела крошка от разгрызенной скорлупы. Белки благодаря запасам уже пережили большую часть зимы. Рядом с белками на сук грузно опустился ворон Потапыч, сбив чёрным крылом с веток шмоток снега. Шу рыжей молнией крутанулась вокруг ветки и оказалась под нею вниз головой, удерживаясь за кору цепкими лапками.
– Здравствуй, сосед, – невозмутимо сказала Чуньга и бросила ворону орешек. Тот ловко поймал его клювом и, сжав как тисками, расколол прочную скорлупу.
– Пр-р-ривет, Чуньга. Спасибо – не забываешь стар-р-рика. А это кто там пр-р-рячется?
Из-под ветки выглядывала испуганная Шу.
– Не бойся, сестрица, – подала ей лапку старшая Чуньга, – ворон Потапыч наш старый друг. На вот орешек – угости гостя.
Белка Шу осторожно влезла на сук, взяла из лапок Чуньги фундук и бросила его ворону. Птица так же ловко, как и предыдущее угощение, поймала орех и расколола его мощным клювом.
– Благодар-р-рю. Желаю здр-р-равствовать, благополучно пер-р-резимовать, не попасться на зуб хищнику, на пр-р-рицел охотнику и вывести весной потомство.
Затем ворон взмахнул крыльями и кинулся вниз головой. У самого снега он выровнял полёт и стремительно заскользил куда-то к опушке леса.
– Откуда ты его знаешь? – спросила Шу Чуньгу.
– Так его все в нашем лесу знают. Многие поколения белок, зайцев, мелких птичек и другой лесной живности уберегли свои жизни, благодаря таким сторожам, как наш Потапыч. Если какой чужой зайдёт в лес – будь то охотник, или зверь хищный – каркнет ворон, все и спрячутся. Вот потому для нас честь, если ворон Потапыч на завтрак прилетит: даже если что и осталось последнее – а надо поделиться. Таким крупным птицам сейчас голодно, до мартовских оттепелей ещё месяц. Он оберегает народ лесной, и мы заботимся о нём. По научному такой порядок называется симбиоз, запомни.
– А как это – не попасться на прицел к охотнику и на зуб хищнику?
– Мы с тобой – промысловые зверушки, то есть на нас люди охотятся. Но не для того, чтобы съесть, а за шкурками. У людей нет своего меха, им приходится добывать разных зверей для того, чтобы сделать для себя шубу и не замёрзнуть зимой. Люди, кстати, живут в деревне, что за полем, и нередко заглядывают в наш лес. Они шумные и сильно пахнут. Но подпускать их близко нельзя – они умеют издалека громом сбить с ветки любую самую вёрткую белку. Так что своё любопытство надо придерживать, как бы не хотелось посмотреть – кто там пришёл в лес. А вот хищным зверям наши шубки ни к чему – у них и свои неплохие имеются. Они ловят нашего брата исключительно, чтобы пообедать. Наиболее опасны для нас рыси и лисы. Особенно рыси – они умеют лазать по деревьям. Здесь только ловкость и быстрота может спасти белку. Главное – прыжки с дерева на дерево на самой большой высоте, где рыси не могут удержаться из-за своего веса, а мы вполне можем бежать по самым тонким веточкам. Но вот если сцапала лиса, то единственный шанс на спасение – уболтать хищницу. Они очень любят поговорить, а понравившегося собеседника уже не едят. Но это может случиться, если лиса не очень опытная и не особо умная.

Лисы Василий и Че Гевара сидели на вершине холма, обернув лапы роскошными зимними хвостами, и обозревали окрестности. Слева от подножия холма начинался густой смешанный лес, прямо и справа простиралось огромное заснеженное поле, блестевшее на солнце. Лишь вдалеке едва были видны занесённые снегом домишки и дымки деревни. Слабый ветерок приносил запахи гари и молока, свежеиспечённого домашнего ситного хлеба. Но он же тревожил отголосками лая дворовых собак, рыканием сельского трактора, перевозившего сено на ферму, и какими-то невнятными для лисьего уха звуками. «Люди болтают» – морщат презрительно носы лисы, когда слышат этот беспрерывный бурлящий говор.
– Команданте, – пригнув голову, уважительно спросил Василий старшего товарища, – как вы думаете, где нас сегодня ждёт удачливая охота?
Команданте Че облизал тонким алым языком нос, от чего его и без того острый нюх стал просто идеальным (опытный лис мог рассказать о любом движении на десять километров со стороны ветра), прищурил и без того узкие хитрые глазки и произнёс:
– Умного лиса везде ждёт удача. Но я бы сегодня посоветовал предаться игре с мышками на этом чудесном поле: летом тут люди сеяли горох и сурепку на корм скоту, и полёвок потому развелось видимо-невидимо. По самым скромным подсчётам сейчас только тех, кто бегает в ходах под снегом, я чую около трёх сотен штук. И гораздо больше спят в своих норках. Охота будет весёлой и успешной. Одно только это поле может прокормить с десяток таких, как мы до самого апреля.
– Но, уважаемый команданте, совсем близко деревня и при такой ясной погоде каждый из нас в этом поле будет, как на ладони. Кто-то из охотников может позариться на наши зимние шубы, и, я знаю, что некоторые из них являются отменными стрелками, бьющие с сотни шагов белке в глаз. Да и собаки, наши родственнички, могут попортить шкуры.
– Это верно, мой осторожный юный друг. Но вы забыли, что сегодня воскресенье и многие отдыхают после субботы перед началом новой рабочей недели. Но даже те, кто увидит нас, вряд ли пожелают мешать мышкующей лисе: народ здесь деревенский, живёт землёй и чем на ней родится. Уничтожая полёвок, мы помогаем людям сохранять урожай; к тому же на этом поле мы не конкуренты, человек мышей не ест.
– А может, сходим в лес, половим белок. Вдвоём мы наверняка сможем успешно загнать кого-нибудь.
– А вот охотиться на белок, как вы предлагаете, смысла особого не вижу. Да, мы сможем добыть кого-то, я в этом уверен. Но белка мне на один зуб, а потратим мы на её поимку полдня. Перед нами же сотни толстых вкусненьких жирненьких мышек, которых и особой ловкости-то ловить не требуется. Мы ещё поссоримся с вами из-за лесной добычи. Да, а собаки нам не помеха – в основном в деревне пустобрёхи, охотничьих две-три. Таксам сейчас из-за снега здесь не место – они все на городских квартирах, от них жди проблем по весне, с началом дачного сезона. Сеттер Веня из дома председателя колхоза практикуется по пернатой добыче (мы с ним, кстати, в приятелях), русская борзая олигарха Борщенкова настолько избалована, что ей лень в мою сторону тявкнуть… Короче, собаки в деревне больше для шума, чем для серьёзного дела.
Че Гевара вытянул вперёд лапы, а назад стрелой хвост, потом потянулся всем своим гибким тренированным телом, зевнул, открыв пасть, усеянную великолепными острейшими зубами, и издал умиротворённый рык.
– Впрочем, отговаривать вас от охоты на лесную добычу не буду – это ваше желание, и я его уважаю. Советую лишь не болтать с белками: те трещать мастерицы. Не успеете оглянуться, как влюбитесь в этих прыгучих пушистиков, а голод – не тётка.

Лис Василий бесшумно крался по зимнему лесу. Было тихо-тихо, казалось, что лес абсолютно пустой. Но Василий, благодаря своим уникальным даже для животных лисьему нюху и слуху, видел под толстым слоем снега и опавшей листвы прячущихся от зимы лесных обитателей – кротов, землероек, жирных личинок насекомых, лесных мышек, лягушек, застывших в сонном оцепенении. Но до них ещё нужно было добраться, а копаться в снегу и листве Василию не хотелось: добыча должна быть сегодня быстрой и достойной, с жаркой сладкой кровью. Белку – вот кого хотелось Василию, несмотря на все аргументы команданте Че Гевары! И через некоторое время поиски увенчались успехом.
Молодая белочка, беззаботно треща, прыгала по рябинке, собирая яркие красные ягоды, набивая их в пасть. Щёки белки раздулись, но маленькое животное существо, обрадованное такой редкой зимней удаче, казалось, перестало замечать что-либо вокруг, пытаясь добраться до всех ягод. И тут сквозь ветки на неё прыгнуло огромное рыжее чудовище! Если бы не густота рябины, белка сразу бы оказалась в пасти хищника, но тот только смог её сбить с ветки на землю. Шу перевернулась несколько раз в воздухе и упала в снег прямо у ствола деревца, а сверху уже летел на неё, выставив вперёд когтистые лапы, Василий! Белка извернулась и заверещала от ужаса: плоды рябины вылетели из её пасти веером. Несколько попало прямо в горло Василия. Лис закашлялся и поэтому сразу не схватил зубами белку, а только прижал её хвост лапой к снегу.
– Фу! Кислятина какая! Как это только можно есть? – Василий отплёвывался с отвращением, скривив морду.
– Я ем и с удовольствием! – затрещала в ответ белка. – Отпустите меня немедленно!
– Ага, сейчас, прямо спешу и падаю! Я чего – даром, что ли охотился на тебя? Ну и кислятина, пасть свело!
– Так значит, вы хотите меня съесть?
– Само собой.
– Но вам же не нравится кислый вкус?
– Ну и что? Тьфу!
– Так я ем рябину и с удовольствием.
– И чего?
– Как чего – я же теперь рябиной вся пропитана и мой вкус такой же кислый!
Лис Василий так и сел!
– Так чего же – я теперь опять голодный останусь?!!
– Ну-у, я могу вам предложить орехов. Хотите? Тут недалеко на сосне, я сбегаю.
– Э-э-э… Ага! Обмануть меня решила: я соглашусь, а ты убежишь. К тому же орехи я не ем. Вроде…
– А чего вы едите?
– Я ем всё… Тьфу! Команданте Че Гевара предупреждал меня, чтобы я не болтал с белками, хватит меня путать! Чего я ем, чего я не ем – какая тебе разница? Ты теперь моя добыча!..
– Извините, вы сказали – команданте Че Гевара? – спросил кто-то лиса Василия сверху.
Василий поднял на голос морду и тут же ему в лоб заехал клювом большущий чёрный ворон!
Какое-то время лис пребывал в прострации, пытаясь сфокусировать взгляд разбежавшихся в сторону глаз. В голове бухал колокол, пели ангелы. Потом постепенно буханье и поющие небожители уплыли в даль, двойное изображение перед глазами Василия медленно соединилось. На высоте нескольких метров прямо перед ним на толстой ветке ясеня сидели две белки и давешний ворон, который деловито чистил перья своим ужасным каменным клювом. Увидев, что лис более-менее пришёл в себя одна из белок, покрупнее и постарше, чем та, которую так неудачно словил лис, спрыгнула с ветки и смело подбежала к Василию. Остановилась перед ним и поднялась на задние лапки.
– Уважаемый лис, – сказала она, – к сожалению, не знаю вашего имени…
– Василий, – мрачно выдавил из себя её собеседник.
– Уважаемый лис Василий. Я – белка Чуньга, ваша визави – белка Шу, это наш добрый знакомый (лис скривился ещё больше) – ворон Потапыч. Приносим извинения за доставленные неприятности, но если бы вы просто отпустили Шу, вам бы ничего не было. Будем рады, если зайдёте как-нибудь ещё раз в наш лес в гости. Команданте Че Геваре передавайте лично от меня большой привет, наши философские споры всегда меня радовали и утверждали во мнении, что нет плохих лисиц – это их люди в сказках оговорили. Всего вам доброго, мышиное поле ждёт вас.
И белка Чуньга пулей взлетела на дерево!
Осыпавшийся снежок из-под лап шустрых пушистиков, да затихающее вдали трещотка двух маленьких говорилок, некоторое время напоминали лису о встрече с такой странной добычей. Ворон же посмотрел на Василия сначала одним глазом, потом другим, гулко каркнул и тяжело взмыл в небо. Лис почесал лапой здоровенную шишку на лбу, скривился опять, сплюнул с досадой и потрусил к опушке.

– Значит, вы говорите, дорогой мой пострадавший юный друг – вторую белку зовут Чуньга? Да-да, я с ней знаком…
Они только что закончили с добычей, которую наловил команданте. Че притащил всех пойманных полёвок как раз на тот самый холм, откуда и началась их сегодняшняя история. Лис Василий с такой травмой не мог уже охотиться, а Че Гевара, как будто зная всё наперёд, наловил и на его долю. Пряча улыбку и пресекая все возражения Василия, команданте Че настоял на совместном обеде, намекая на то, что с такой шишкой его молодой товарищ не смог бы уже нырять в снег за полёвками. По крайней мере – сегодня.
Насытившись, оба лиса некоторое время молча наблюдали за закатом, красиво расцветившим окрестности в золотые тона.
– Вот и ещё один день зимы прошёл, – сказал лис Василий. – Скоро весна.
И каждый из них думал о том, что уже совсем скоро, в конце февраля придёт конец их короткой дружбе: лисы опять будут разбиваться на пары, играть свадьбы, искать или рыть норы для вывода нового потомства. И там уже будет не до товарищества. До самых холодов.
Вечный цикл жизни.
Кстати, как и у белок.
– Да-а… – тихо пробормотал, наконец, Че Гевара. Его глазки были странно масляными, как будто лис вспоминал что-то очень приятное. – Белки: они – таки-и-ие…
– Да, – кивнул Василий (в голове опять зашумело). – Таки-и-е…


2 февраля 2011 года
Щёлково

Открыв дверь, я увидел перед собой куполообразное помещение, хаотично заставленное овальными столиками – м-м-м: кафэшка? Вроде – да: столики и несколько странных кривоногих низеньких детских стульчиков вокруг них…
Стены были расписаны витиеватыми узорами, плавно огибающие овальные низенькие оконца, из которых лился тусклый свет. Вообще помещение было освещено лишь несколькими маленькими плафонами, в основном сгруппированными над барменом и его владениями. Пол был выложен крупным плохо обработанным рыжим камнем, кое-где покрытым странными пятнами подозрительно бурого цвета. Вообще – здесь преобладали терракотовые и землистые цвета. Негромко гудела о чём-то валторна, ей подсвистывала флейта-пикколо, и непрерывным гулом завершал музыкальный фон басом там-там. Это играл маленький оркестр в дальнем конце зала. Музыканты были размыты сгустившимся в углу сумраком. В нос шибануло смесью приправ, напоминающих аджику.
За блестящей отполированной стойкой протирал оранжевым полотенцем внушительные кружки неопределённого возраста дядька, с короткой неряшливой бородкой и маленькими очками, смотрящий хмуро поверх них прямо мне в переносицу. На голове у него красовалась маленькая островерхая шапочка на завязочках, напоминающая миниатюрный колпак астрологов средневековья. Посетителей было всего трое – толстенный круглый мужик в цветастом банном халате и шлёпанцах, жующий чего-то напоминающее длинные хлебные палочки. Лицо его лоснилось от пота, хотя было совсем и не жарко, живот поддерживал широченный ремень, украшенный непонятными спиралеобразными символами. Столик перед ним был заставлен уже знакомыми мне кружками, из которых толстяк поочерёдно отхлёбывал разных цветов какие-то напитки. И двое маргинального вида парней у оркестра – ну, натуральные громилы, в чёрных костюмах, повернувшие на моё появление головы и с мрачным недовольством взглянувшие на меня. Перед каждым стояло всего по одной кружке, в которых угадывалось светлое пиво.
Я пару секунд оглядывал помещение, не решаясь переступить порог. Затем всё-таки вошёл и уселся за ближайший низенький столик, повесив свою сумку на спинку стульчика. Но потом понял, что выгляжу как-то глупо – бармен продолжал полупрезрительно меня разглядывать, не переставая начищать кружки, никто ко мне не подходил с меню, и мне ничего не оставалось сделать, как встать и самому заговорить с барменом.
– Здравствуйте, – вежливо начал я, подойдя к стойке. – А что у вас можно покушать?
Вопрос был глупее некуда, (кстати, голода я не ощущал ни на грош!) но меню я не видел, официантов не наблюдалось, да и вообще, казалось, что я здесь не более чем – объект интерьера.
– Картапуль по-масцарийски с соусом дяди Со или без соуса дяди Со, выштампуль по-гылджубарски с соусом дяди Со или без соуса дяди Со и рыштумпуль по-худалльбубски с соусом дяди Со или без соуса дяди Со. Если господин не торопится, то через четверть снихейской луны будут готовы рёбрышки неогратля по-ксифыутски. – без запинки выдал мне ожидаемым гундосым голосом бармен. Я вскинул брови, чмокнул губами, прикусил нижнюю, издал задумчиво-сосущий звук и сказал, мало надеясь попасть туда, куда надо:
– А соус? К рёбрышкам не полагается соус дяди Со?
Бармен в точности скопировал мою мимику, в том числе мой характерный задумчиво-сосущий звук губами (передразнивает, что ли?) и выдал:
– Нет.
– А… – я не знал, чего сказать, к тому же почти мгновенно забыв странные названия блюд здешней кухни. Впрочем, – пожалуй, раз не гонят, надо остаться подольше и оглядеться. Правда, что это за снихейская луна и сколько длится её четверть, я и представить не мог, но и кроме слова «рёбрышки» я уже ничего вразумительного повторить был не в силах.
– Рёбрышки. Я не тороплюсь. Э-э, и пива. Кружку.
– Какого?
– А какое есть?
– Всякое… – прекрасный ответ! Главное – исчерпывающий в своей информативности. Честно говоря, меня эта ситуация начала уже потихоньку злить и я решил отплатить той же монетой этому очень умному бармену, у которого нет обыкновенного меню, зато есть блюда на тарабарском языке.
– Пол-литра «Пражички», пожалуйста. – бармен лишь с невозмутимым видом кивнул и пробурчал:
– Присаживайтесь. Илистинда сейчас вас обслужит.
Что за странное имя? Ну ладно, посмотрим. Я опять уселся за столик, правда, за другой – гораздо ближе к стойке. Подвинул ноги под стул и опёрся локтями, обхватив ладонями плечи. Все четверо – бармен и посетители, нагло пялились на меня. Я машинально стал рисовать пальцем какой-то узор на столике. Сказать, что я чувствовал себя не в своей тарелке – пожалуй, можно было бы с очень большой натяжкой со знаком «минус» – а кому понравится, скажите мне, в незнакомом месте и в незнакомой компании быть предметом всеобщего пристального внимания? Минимум это грозит вопросом о «закурить не найдётся»?
Так, надо посмотреть, что у меня в сумке, авось, будет что-то полезное.
В сумке было всё то, что и находилось в ней в момент моего выхода из дома: а именно – карточка на метро, паспорт, автоправа, пара презервативов, пакетик суррогатного кофе «три в одном», деньги (рублей семьсот), две ручки, блокнот с началом нового романа, записная книжка, кое-какие лекарства, трубка с причиндалами и табаком, эм-пэ-три плеер на шее, телефон на ремне и фотоаппарат, флешка на четыре гига, флакон клея для сборки пластмассовых моделей и, самое главное – баллончик с перцовкой! Я почувствовал себя гораздо увереннее – по крайней мере, пару возможных нападений я смогу отбить. Так! Стоп! А чего это я думаю, что кто-то возжелает на меня напасть?
Моя интуиция… Ощущение надвигающейся опасности – вот что преследовало меня с момента моего появления здесь, и поделать я с этим ничего не мог! Ладно, баллончик хоть не забыл, а то как в прошлый раз… Да, неприятная история приключилась…
– Вы рёбрышки неогратля по-ксифыутски заказывали? – я поднял глаза и увидел перед собой… Боже, кто это? Передо мной стояла… Белка! Ну, не совсем белка: человеческое тело, даже очень и очень симпатичной и хорошо сложенной девушки, а лицо (мордочка?) беличье. И ушки кисточками. И – хвост!!! Пушистый и колечком! Туда-сюда медленно помахивающий! И круглые тёмные глаза с огромными ресницами…
На ней был коричневый передник, под горло серое платье с длинными рукавами. Белка держала поднос с кастрюлей, от которой шёл обалденный аромат и рядом кружка с пивом.
– А… Да… Заказывал! – она с готовностью поставила поднос на столик и стала расставлять тарелки. – А вы и есть Илистинда?
– Нет, я Бельчуня. А Илистинда чешет хвосты брумзикам.
– Брумзикам… – час от часу не легче, голова моя уже пошла кругом от всё непрекращающегося потока неожиданностей! – Хвосты брумзикам, – повторил я в замешательстве. – Ну, и как – они?
– Волнуются. – доверительно сообщила мне Бельчуня, я понимающе поднял брови.
– Угу. Да, ведь такое дело…
– Да-да! – с волнением подхватила Бельчуня, её ловкие лапки (язык не поворачивался назвать эти покрытые шёлковой светло-коричневой шёрсткой ручки – руками), замелькали перед носом, мгновения ока заправляя мне белый платок под воротник и вытирая лицо слегка пахнущим лимоном влажным полотенцем, – Илистинда так изнервничалась со вчерашней четвёртой прыхейской луны, с того момента, как брумзики начали карашырыться на полцикла раньше Его Восходяще-Звенящего… Да тут ещё баричубли с позавчерашних торгов прискакали, обнадёжившись гороскопом на осень, а ведь кроме них, господин, масса желающих получить и возлюбить брумзиков! Счастье ведь – хвост чесать!
– Д-да…Да-да-да… – я мелко-мелко затряс головой, подняв брови и растянув к ушам губы. – Cч-щастье, ага... И как же вы? Такое ведь, прямо скажем, нешуточное дело…
А в ответ Бельчуня, взмахнув ресницами, замерла с половником в лапках. Её губы чуть вытянулись вперёд, как для поцелуя, глазки наполнились слезами, она вдруг неожиданно порывисто наклонилась и, расплескав бульон мне на грудь и колени, уткнулась мордочкой (а может, всё-таки – лицом?) мне в плечо, сильно и жарко выдохнув куда-то под шею.
– Ах, господин!.. Я знала, всегда знала!.. Мама мне говорила, и я верила, пусть все остальные надо мной смеялись, куручубли неблагодарные!
Я посмотрел поверх её плеча на разглядывающего нас дядю-бармена. Он всё так же меланхолично вытирал кружки, и его лицо не выражало ровным счётом ни-че-го, как будто девушка-официантка, да к тому же ещё натуральная белка, как само собой разумеющееся, может утыкаться мордочкой клиенту в плечо. Ладно, чужой монастырь, промолчу.
– Так э-э, что мама-то говорила вам. – решил я как-то разрулить возникшую неловкость. – И потом, уважаемая Бельчуня, не надо называть меня господином, а то неловко как-то… Можно мне полотенце или салфеток? – добавил я. – Вы немножко суп пролили.
– Ах, извините! Извините меня, господин, я такая неряшливая! – она вдруг стала вылизывать мою рубашку, как вылизывает кошка своих котят, полагаю, что и белки также обходятся со своими бельчатами.
– Что вы, что вы! Не надо так! – попытался я отпихнуть её.
Она поднялась передо мною и тихо заплакала, опустив вдоль тела руки и половник. Заплакала так горько и безутешно, что я совсем смутился.
– Ну что вы, Бельчуня. – пробормотал я.
– Эй, ты, мохнатая! – вдруг грубо крикнул один из парней у оркестра. – Пива неси, да поживей!
И тут меня прорвало! Уж не знаю, что у меня в голове повернулось, но я встал, удержал уже обернувшуюся к парням Бельчуню, рывком сорвал с шеи платок и решительно зашагал к хаму! Парни же вскочили со стульев и выхватили короткие ножи из-за поясов! Их лица не обещали ничего хорошего. Оркестр замолчал, смешав ноты и сфальшивив.
Проходя мимо столика толстяка, я подхватил у него пару пустых кружек и с размаху с ходу бросил в одного из громил! Так я когда-то в студенческие годы видел в одной знаменитой на всю Москву пивнушке, как один из выпивающих повздорил с соседом и, в пьяном угаре, пырнул того ножиком, а мужики таким способом успокоили его пыл. Штук шесть-семь кружек полетело тогда в хулигана, и приехавшие по вызову врачи в конечном итоге были вынуждены забрать обоих. Одного с порезами, а другого с разбитой попавшей кружкой мордой.
Громила увернулся, но вторая точно легла ему в правый висок. Парень, вскинув руки, рухнул на пол и через мгновение второй отправился туда же, получив аналогично кружкой по лбу – это толстяк из-за моего плеча метнул её с хриплым горловым выдохом!
Я остановился. Толстяк поднялся из-за стола, подошёл к валяющимся парням и ловко застегнул на их запястьях пару наручников, выудив их из кармана халата: «Попались, молодчики!». Затем повернулся ко мне и протянул руку:
– Инспектор Холофайберс, полиция Фигливамтауна, к вашим услугам!
– Здрасьте. – ответил я, пожимаю его пухлую ладонь. – Э-э, Эрикссон Виолетт, сержант полиции нравов Майами.
– О, так мы коллеги! Тогда всё понятно – как вы ловко управились с этим голубком! И так хитро придумали и неожиданно! Раз! И в дам-ках! Кружкой, ха-ха! Присаживайтесь ко мне – девушка, несите еду сержанта сюда! Ребята, сыграйте Мунную сонату Тебховена, да по-весе-лей!!!
Вообще-то я не сержант, да и Майами видел только по телевизору в сериале про полицию нравов с хулиганистым Доном Джонсоном, но раз в этом мире белки работают в баре, инспектор непонятно что за города называет себя именем наполнителя для одеял, счастливый народ чешет наперебой хвосты брумзикам, то почему бы мне не быть Эрикссоном Виолеттом – назвать себя первым детским прозвищем – согласитесь, и в этом есть своя логика.
Бельчуня, улыбаясь и поглядывая с удовольствием на меня, быстренько перенесла мои приборы на стол к инспектору, я уселся рядом с ним, вооружился длинной двузубой вилкой и закруглённым ножом и принялся за рёбрышки неогратля по-ксифыутски, запивая их ледяной «Пражичкой» (а то, что это была именно «Пражичка» я убедился с первого же глотка)! Холофайберс же махом выдул очередную кружку, запрокинув её к потолку, смачно чмокнул губами, пригладил тройной подбородок рукой, икнул, и, привалившись на стол всем весом, с довольным видом воззрился на меня:
– Итак, коллега, вот вы и здесь!
Я с набитым ртом лишь неопределённо мотнул головой в ответ, что в равной степени могло либо подтверждать, либо не подтверждать сказанное.
– До этих снобов в Канцелярии Порядка и Отдыха, видимо, наконец, дошло, что мне тут одному не управиться, злодеи! – продолжал воодушевлённо и радостно инспектор. – Сколько лет я им долдонил, маковки, небось, в плешь проел своими рапортами, что о-дин в по-ле не во-ин! – Его толстый указательный палец каждым слогом наглядно впечатывал в столик его возмущение и правоту. – А тем более, в таком месте, как Фигливамсити!
Рядом с нами бесшумно появился дядя-бармен с приклеенной к губам услужливой улыбкой и поставил на столик четыре кружки. В одной, судя по цвету, было пиво, а в других – яркие цветные напитки, напоминающие подкрашенную лично Гауди – фанту.
– А, Борян Три Семёрки, погодь… – Холофайберс выполз из-за столика и, нисколько не смутившись, выпотрошил карманы валяющихся на полу громил. Один из них зашевелился было, но инспектор пнул того в бок, и бандит тут же притворился глубоко спящим.
– Вот, держи в счёт кредита. – Проговорил инспектор, суя в руки бармену пачку цветастых банкнот – судя по всему, в любых мирах деньги стремятся к одному образу и подобию. – Что там у тебя сержант заказал? Давай, мечи и мне! А то я от этих твоих закорюлей по-пиглийски дуба дам с голодухи!
– Это не мои закорюли, то есть мои – но приготовлены для вас! – сварливо, но не меняя маски с лица, проворчал бармен Борян Три Семёрки (ну и имечко, однако). – Лекарь Балдакуй строго прописал вам постную пищу!
– Всё, иди! – махнул рукой инспектор. – Если бы я пива попросил у тебя, другое дело! А так мясца пожевать… И слушать не буду!
Борян Три Семёрки скривил губы и повернулся к стойке. Холофайберс схватил одну из цветных кружек и чуть ли не залпом заглотил её содержимое! Его обширнейший живот мощно колыхнулся, выдавив изо рта водохлёба грозный рык. – Эх, хорошо!
Потом он развернулся (и откуда в таком огромном теле столько тигриной лёгкости?) и взмахнул свободной пятернёй – оркестрик тягуче затянул вяло переливающиеся ноты, в которых я к недоумению своему учуял начало какой-то до боли знакомой песни…
Из-за сцены, видимо там была скрытая полумраком дверь, появилась девушка. Над ней загорелся тускло плафон, но и его слабого света было достаточно, чтобы понять – это была получеловек-полукошка! Интересно – а обыкновенные, человечьи, девушки вообще тут присутствуют?
– Оркестр «Аки-Даки» представляет уважаемым гостям, – манерно и в нос сказал поднявшийся со своего стульчика валторнист, – Мунную сонату господина маэстро Тебховена. Часть первая – «Вступление». Партию Лапыцьки исполняет Лапыцька.
– Ах, Лапыцька! – вдруг заорал один из арестованных. – Я это сделал ради тебя-а-а!!!
Бац! Кружка, пущенная меткой рукой инспектора, приложила крикуна по затылку, тот дёрнулся и затих.
Лапыцька нервно поправила на себе тёмно-вишнёвое по щиколотки платье (оно, как и у Бельчуни, было под горло и с длинными рукавами – такой фасон был, видимо, в моде у местных девушек, причём – на их платьях отсутствовали вообще какие-либо украшения), затем взяла поданный ей кем-то из музыкантов микрофон-палочку, и запела низким томным контральто, сильно растягивая гласные:
– Са-а-а-а-а-а-а-ан-н-н-н-нд-э-э-э-э-э-э!.. О-о-о-у-у-у-у-е-е-е! Са-а-а-а-а-а-а-ан-н-н-н-нд-э-э-э-э-э-э!..
У меня отвалилась челюсть: я, наконец, узнал ужасно растянутую, но, тем не менее, узнаваемую мелодию хита группы AC/DC «Thunderstruck»!
Скрипнула входная дверь, я повернулся и увидел… Да-а, удивляться надо как можно меньше в этом мире, иначе психушка станет родным домом – сказал я сам себе.
На пороге стоял, нервно потряхивая кудлатой головой, непрестанно то ли жуя, то ли почёсывая язык о зубы, прищуривая с подозрением маленькие глазки и теребя себя пальцами по одежде, как бы стряхивая невидимые крошки – сам маэстро Людвиг Ван Бетховен! И явился он именно точно таким, словно сошедшим с известного портрета неизвестного художника – передо мной стоял гениальный глухой безумец…
Правда, я не знал ничего по поводу роста композитора, появившийся перед нами человек был, как говорится – «метр с кепкой»: сто пятьдесят пять, сто шестьдесят сантиметров в холке максимум. Он был одет в сильно потёртый пиджак, обтягивающий круглый пивной животик и растянутые на коленях брюки – всё в мелкую серо-белую клеточку.
– Маэстро, маэстро! – это навстречу гостю уже спешил Борян Три Семёрки, выскочивший бодро из-за своей стойки. Подбежав к композитору, он нагнулся к его уху и что-то зашептал, пару раз обернувшись и быстро кидая подозрительный взгляд в мою сторону. Похоже, у вновь прибывшего посетителя со слухом было всё в порядке.
– Так, ага! Я понял! Разберёмся! – громко, нисколько не смущаясь и прямо глядя на меня, проговорил маэстро. Затем он отодвинул бармена властным движением руки, выпятив нижнюю губу, широкими шагами подошёл к нам.
– Инспектор… – поднёс он к седым кудрям сжатый кулак, наклонив голову.
– Маэстро! – Холофайберс слегка приподнял зад от стульчика и пожал протянутую ему руку.
Композитор перевёл взгляд на меня:
– Молодой человек, приятно познакомится. Инспектор, представьте нас!
– Это сержант Эрикссон Виолетт, с Майами! – с видимым удовольствием сказал Холофайберс, причём именно «с Майами», а не «из Майами». – Прислали мне, наконец, подкрепление, а то, сами знаете – я многое могу, но не всесилен. Так что скоро мы всех бандитов, фальшивомонетчиков, спекулянтов брумзиков и сутенёров бабочек Вуду выведем на чистую воду и направим на путь исправления! Потому как посмотрите – не успел сержант появиться, как с его помощью мне удалось, наконец, арестовать обоих братьев Бонд – Джеймс Бонд!
– Это не важно! Дальше! – быстро заговорил коротышка, нервно поднимаясь на носках и странно скрючивая пальцы на манер птичьей лапки. – Пред-став-ляйте…
– Так я вас знаю, уважаемый композитор! – решил проявить я свою эрудицию, Людвиг же Ван Бетховен едва не взмыл к потолку от распиравшей его гордости!
– Да-а, да-а… – пробормотал он, заводясь, быстро кивая мне и подмигивая.
– Вы известнейший композитор (ещё десять подмигиваний и семь кивков), которого знает каждый уважающий себя меломан (пятнадцать подмигиваний, девять кивков и буря на трясущейся голове!), музыка которого пронизывает века (сбился со счёта подмигиваний, удивляюсь крепости шейных позвонков, волосы, как мочалка в разные стороны, струи пота по лицу, пальцы, переплетающиеся в экстазе, зубы, грызущие судорожно ногти, огонь бешеного творчества в выпученных глазах!!!), знаменитый…
– Дюльвиг Бан Тебховен!!! – как послав в атаку полки, прорычал инспектор Холофайберс, и стукнул с широкого размаху кулачищем по столику, разваливая его на мелкие кусочки со страшным грохотом!! Посуда, напитки и еда дружно рухнули на пол!
А все присутствующие приветствовали маэстро восторженными криками и рукоплесканиями, даже арестованные братья Бонд – Джеймс Бонд – заливисто свистели и воодушевлённо молотили ногами по полу (руки-то их, напомню, были скованы), Лапыцька подвывала в микрофон, валторнист строил глазки и кивал, там-тамщик выбивал глухую дробь, флейтист не сбился ни на мгновение, продолжая свою партию, Борян Три Семёрки щёлкал счётами, видимо, подсчитывая ущерб от удара инспектора, а Бельчуня, улыбаясь, от души колотила половником по крышке кастрюли. В общем, никто не заметил и не услышал, как я закашлялся…
Дюльвиг же Бан Тебховен расшаркивался перед присутствующими,
напряжённый и страшно ответственный. Это были мгновения его триумфа…
– Однако, какая ломкая у тебя мебель, – произнёс бармену изнерадостный инспектор, когда овации утихли. – Вечно тут у тебя невозможно выразить радость по поводу и без повода. Смени поставщика! – и он, махнув мне, пересел за другой столик.
Бельчуня собирала на широкий поднос разбитую посуду.
– Да как я его сменю, если вы арестовали три месяца назад несчастного Крыжопля! – проворчал в ответ Борян Три Семёрки. – Он же единственный, кто занимался мебелью в нашем Фигливамграде.
– Ага, мебелью, щаз! – Холофайберс развернулся ко мне, – Крыжопель, между прочим, баловался бабочками Вуду, фарцовал подгузниками для куручублей и безбожно обкрадывал неогратлей, впаривая им собственные перья под видом модных украшений! Вот тебе и мебель! Лапыцька! – он уже махал музыкантам. – Давай нашу, любимую! Маэстро, не стойте столбом, рукоплескания закончились, присаживайтесь и слушайте собственные гениальные творения; ребята, начинай!
– А что, – осторожно начал я, чувствуя неприятный холодок в животе, – неогратли – они-и… разумные?
– Ага, – простодушно ответил инспектор, – их едят, они глядят… Бельчуня, пива тащи сержанту, холодненького, чего-то он побледнел, душно, наверно.
Бельчуня засуетилась у стойки, Борян Три Семёрки чего-то ей выговаривал, растягивая назидательно губы и грозя пальцем, Бельчуня скромно тупила глаза долу и косилась на меня.
Маэстро уселся рядом с нами, и, воодушевлённо подняв глаза к потолку и приоткрыв рот, приготовился слушать свои бессмертные композиции, а Лапыцька, сделав шаг и закрутив грациозно тонкий хвост вокруг осиной талии, произнесла торжественно в микрофон следующий спич:
– По просьбе нашего досточтимого инспектора Холофайберса: залюбителя ласковых брумзиков и наказателя обнаглевших бромганлетиков, справедливого отбирателя излишков у сутенёров бабочек Вуду и проводника по тёмным улицам нашего любимого Фигливамсоусити глазастых растопырчиков и милых сердцу нежных упырьчиков, доброго поводыря гостеприимышей, товарищ сержант – это к вам, и вообще – мужчины хоть куда! Незабываемая с первого прослушивания, непередаваемая с первого числа, неотвратимая в своей гениальной экспрессии – пестня «Цупродница»!!! В коей рассказывается про Его Величайшее Чудо Явления – Стройной Девушки в синем форменном кителе с золотыми пуговицами и с чашкой Божественного пакетика в кипятке внутри шатающегося ритмично аквариуме – аплодисме-е-е-енты!!! Сочинитель – присутствующий сегодня здесь за столиком нумер восемь сам маэстро Дюльвиг Бан Тебховен – аплодисме-е-е-енты!!!
¬– А-а-а-а-а-а-а-а!!!
Блин, ну откуда столько народу набежало в бар за считанные секунды!?
С первыми гулкими ударами там-тамщика в кафэшку ввалилось не менее трёх дюжин самого разномастного народу, причём, некоторые личности настолько отличались от гуманоидного типа, что одно перечисление их особенностей заняло бы не одну страницу. Некоторые подошли к нашему столику и, поздоровавшись, уселись с нами.
А вот пестню я приведу полностью, потому, как это была адаптированная под местные условия переделка знаменитой песни группы «Машина времени» – «Проводница». Итак, Лапыцька медленно затянула (такой темп, видимо, был вообще визитной карточкой Дюльвига Бан Тебховена), а собравшийся народ подхватил на разные голоса:

Когда над нашим городом Фигливам ночь.
Счастливым брумзикам чешут хвосту.
Не ковыряйся в носу и воду в ступе толочь,
А помашите на хвостами Луну!
(Ну, по крайней мере, в этом мире тоже есть Луна! На стилистические ошибки не обращаем внимания: местный колорит.)

Она стоит королевой, машет ручкою левой
В синем кителе она хороша!
Её важное дело, её нежное тело,
И до ужаса большая душа!
(Этот куплет местные умельцы-графоманы менять не стали – согласитесь, всё по делу и так!)

Если ты не Мудо,
И умеешь заплетать хвосту.
Ты во чтобы-то ни стало, познакомишься с ней,
И на ухо пропоёшь пестнЮ!
(Мудо – именно с большой буквы! Как мне потом объяснили, это такой глупый зверёк. Иногда заходит к Боряну Три Семёрки и все над ним смеются.)

Припев:
Какой это кайф-кайф, майф-майф, шлайф-шлайф, лайф-лайф!
Цупродница! Рупцодница! Чарцодница! Процудница!
Пручодница! Допуприца! Родупница! Цупродница!!!
(Припев орали все разом, деря глотки и молотя кружками в такт по столикам. Нескольких расколотили вдрызг вслед за инспектором! Бармен щёлкал в такт счётами. Пестню он не пел, но был чему-то жутко доволен…)

Тарья-тарья, тарь-ю, тарь-ю, тарья, тарья, тарью-та!

Официантка была от её вида пьяна,
И тайно холила осадный таран!
Её дед был с мамашей Дерсу Узала,
Её прадед был Сусанин Иван!
Она проводит тебя по скалистым горам,
И не оступится на горной тропе.
Затем насильно вольёт в себя водки стакан
И затащит в своё купе!
(На мой взгляд – наиболее удачная переделка: тайные страсти всегда вызывают интерес слушателей.)

Если ты не Мудо,
И умеешь заплетать хвосту.
Ты во чтобы-то ни стало, познакомишься с ней,
И на ухо пропоёшь пестнЮ!

Припев:
Какой это кайф-кайф, майф-майф, шлайф-шлайф, лайф-лайф!
Цупродница! Рупцодница! Чарцодница! Процудница!
Пручодница! Допуприца! Родупница! Цупродница!!!

Практически вся кафешка была разнесена на клочки и закоулочки пляшущими задорно посетителями!
Инспектор в пестне развалил и этот столик.
Братья Бонд – Джеймс Бонд на манер гусениц пытались скрыться под шумок.
Борян Три Семёрки раздавал счета на оплату ущерба.
Валторнист благодарно целовался с маэстро. Тот отпихивался, тряся кудлатой головой. Лапыцька пыталась его спасти.
Народ же подхватил друг друга на руки и лапы и восторженно подбрасывал сам себя к потолку! Некоторые улетели за стойку бара и вдребезги, в лучших традициях вестернов, звонко разбили бутылки и бокалы! Бармен подзадоривал летунов, не забывая щёлкать счётами.
Я сидел столбом на стульчике, уворачиваясь от летающих обломков, кружек и местного люда. Кто-то тихонько подёргал меня за штанину.
Я опустил взгляд и увидел Бельчуню, лежащую на полу. Она выглядывала из-под подноса, который прикрывал только её голову и верхнюю часть тела. Хвост же, нервно мелькающий туда-сюда, и ножки были открыты. Какие-то местные детские игры – решил я.
– Товарищ сержант! – громко зашептала она, – лезьте ко мне, я вас отсюда выведу.
– Куда?! – также громко прошептал я.
– Сюда-а! – она махнула к груди себе лапкой.
– Прям – сюда?
– Да! Не бойтесь, всё будет хорошо! Лезьте…
Я опустился к Бельчуне на пол и улёгся рядом. Она сразу же надвинула мне на голову часть подноса. Звуки бара стали доноситься глухо, как будто мы находились уже в соседнем помещении. И Бельчуня, сдвинув в сторону поднос, открыла мне совершенно другой вид! Мы находились на полу в кухне!
– Прибыли! – заявила радостно белка, поднимаясь и помогая мне. – Вот дверь чёрного входа, она выведет вас на задний двор, товарищ сержант.
– Спасибо, Бельчуня. – ответил я, – как я могу отблагодарить тебя?
– Просто приходите завтра после дежурства. Я вам приготовлю скурудули по-агрылыйски с терпким соусом дядюшки Со – это моё фирменное блюдо.
– Да, обязательно, – ответил я, обнял белку и поцеловал в мохнатую щёчку. – Скурудули – моё любимое кушанье.
Бельчуня стояла на пороге и махала мне лапкой. Я последний раз посмотрел на неё и вышел из узкого прохода на центральную улицу.
Я был на Фортунатовской, в Москве.